Николай гумилев. В плену у Музы Дальних Странствий. Поэзия Николая Гумилёва

Николай Гумилев родился 15 апреля в Кронштадте в семье корабельного врача. Свое первое четверостишие он написал в возрасте шести лет, а уже в шестнадцать лет было опубликовано его первое стихотворение «Я в лес бежал из городов…» в «Тифлисском листке».

Серьезное влияние на Гумилева оказали философия Ф. Ницше и стихи символистов, которые изменили представление юного поэта на мир и его движущие силы. Под впечатлением от новых знаний он пишет первый сборник – «Путь конквистадоров», где уже показывает свой собственный узнаваемый стиль.

Уже в Париже выходит второй сборник стихов Гумилева под названием «Романтические стихи», посвященный возлюбленной Анне Горенко. Книга открывает период зрелого творчества Гумилева и собирает первые повалы поэту, в том числе и от своего учителя Валерия Брюсова.

Следующим переломным моментом в творчестве Гумилева становится создание «Цеха поэтов» и собственной эстетической программы, акмеизма. Поэма «Блудный сын» закрепляет за поэтом репутацию «мастера» и одного из самых значительных современных авторов. Далее последует множество талантливых произведений и бесстрашных поступков, которые навсегда впишут имя Гумилева в историю русской литературы.

Жираф (1907)

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".

Анна Ахматова и Николай Гумилёв с сыном Львом. 1913 или 1916 год.

Мне снилось: мы умерли оба... (1907)

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены радом.

Когда мы сказали: "Довольно"?
Давно ли, и что это значит?

Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены радом.

Вечер (1908)

Еще один ненужный день,
Великолепный и ненужный!
Приди, ласкающая тень,
И душу смутную одень
Своею ризою жемчужной.

И ты пришла... Ты гонишь прочь
Зловещих птиц - мои печали.
О, повелительница ночь,
Никто не в силах превозмочь
Победный шаг твоих сандалий!

От звезд слетает тишина,
Блестит луна - твое запястье,
И мне опять во сне дана
Обетованная страна -
Давно оплаканное счастье.

Нежно-небывалая отрада (1917)

Лишь одно бы принял я не споря -
Тихий, тихий золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.

Шестое чувство (1920)

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Мне снилось (1907)

Когда мы сказали: «Довольно»?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Много есть людей, что, полюбив… (1917)

Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым?

Волшебная скрипка (1907)

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.

Современность (1911)

Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
Что-то ярко светило - фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.

Сонет (1918)

Порою в небе смутном и беззвездном
Растет туман... но я смеюсь, и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.

Дон Жуан (1910)

Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.

Камень (1908)

Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!

Любовь Николая Гумилёва к путешествиям и античности находит отражение в стихах поэта, хотя заметно влияние и русского классицизма. Стихи Гумилёва легко читаются и имеют скрытый подтекст, а в некоторых произведениях есть место и дару прорицания, например, «В пустыне» заканчивается строками:

Пред смертью все, Терсит и Гектор,
Равно ничтожны и славны,
Я также выпью сладкий нектар
В полях лазоревой страны.

Только пить Николаю нектар смерти пришлось не в лазоревой стране, а в застенках НКВД.

В стихах Гумилёв часто обращается к мифическим героям, нередко он упоминает Геракла, Одиссея и Ахилла, не раз возвращает читателя в эпоху Рима к Марию и Манлию (стихотворение «Манлий»). Любовь к путешествиям позволяет Гумилёву со знанием дела описывать в стихотворениях дальние страны и таинство иноземной природы («Озеро Чад», «Суэцкий канал», «Египет» и другие). Оживают в строках поэта Фауст и Маргарита, Риголетто и Рублев, Каракалла и Павзаний.

Такой подбор тем и персонажей говорит о многогранности поэта, ширине спектра его интересов и умению перенести ощущения и мечты на лист бумаги.

Здесь вы найдёте лучшие, по мнению читателей, и избранные стихи Гумилёва. Проникновение в строки и междустрочия поможет понять сложную судьбу поэта и откроет мир глубокой поэзии талантливого автора. Начнём с "Заблудившегося трамвая".

Заблудившийся трамвай

Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.

И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик,- конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
"Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?"

Вывеска... кровью налитые буквы
Гласят: "Зеленная",- знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.

В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?

Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий
И за мостом летит на меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить...
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!

1919 год (точно неизвестно)

Жираф

В стихотворной мини-сказке «Жираф» Гумилёв пытается развеять грустное настроение плачущей девушки рассказом про далёкие страны и экзотических животных. Рассказчик знает много сказок, но девушка слишком долго вдыхала тяжёлый туман и её не веселят истории поэта.

Возможно, под тяжёлым туманом автор подразумевает сложную жизнь, которая оплетает слушательницу пеленой проблем и не даёт ей улететь воображением в далёкие страны. Вера в дождь – это не более чем неверие в свет, сами же сказки всего лишь струя свежего ветра, которой девушка противится.

Стихотворение Гумилёва в исполнении Юлии Скирины.

Игры

Кого выводит на арену амфитеатра Гумилёв в лице колдуна, которому поклоняются дикие звери? Кто консул, радующий публику добротой и заливающий песок кровью уже третий день? Не ростки ли революции скрываются за маской колдуна, и не царский ли режим изображает консул в стихотворении «Игры»?

Кто же тогда мы, зрители? Те, кто видит, что надо что-то менять, но боится холода смерти по пути к победе? Или те, кому достаточно игр – зрелищ и хлеба. Другого мы не знаем или не хотим знать.

Консул добр: на арене кровавой
Третий день не кончаются игры,
И совсем обезумели тигры,
Дышут древнею злобой удавы.

А слоны, а медведи! Такими
Опьянелыми кровью бойцами,
Туром, бьющим повсюду рогами,
Любовались едва ли и в Риме.

И тогда лишь был отдан им пленный,
Весь израненный, вождь аламанов,
Заклинатель ветров и туманов
И убийца с глазами гиены.

Как хотели мы этого часа!
Ждали битвы, мы знали - он смелый.
Бейте, звери, горячее тело,
Рвите, звери, кровавое мясо!

Но, прижавшись к перилам дубовым,
Вдруг завыл он, спокойный и хмурый,
И согласным ответили ревом
И медведи, и волки, и туры.

Распластались покорно удавы,
И упали слоны на колени,
Ожидая его повелений,
Поднимали свой хобот кровавый.

Консул, консул и вечные боги,
Мы такого еще не видали!
Ведь голодные тигры лизали
Колдуну запыленные ноги.

– искатель и обретатель экзотики. Он очень своеобразен, необычен, богат неожиданностями; «сады моей души всегда узорны», – говорит он о своей действительно узорной и живописной душе. У него – только дорогое, ценное, редкое: стихи-драгоценности, стихи-жемчуга. Переводчик Теофиля Готье , изысканный и искусный, он следует завету своего французского собрата – «чеканить, гнуть, бороться», и при этом, тоже как Готье, не удостаивает бороться с противником легким, «не мнет покорной и мягкой глины ком», а одерживает блестящие победы исключительно лишь над благородными металлами и над мрамором Пароса или Каррары. Он в самом деле – акмеист; ему желанны и доступны одни только вершины. Именно впечатление вершинности и предельности производят его недрогнущие строки. Мужественной и великолепной поступью движется его стих, то лапидарный, то грациозный, иногда преднамеренно тяжелый (как в «Шатре »), иногда несущий на своих волнах утонченную образность:

Николай Степанович Гумилёв

Ветер милый и вольный,
Прилетевший с луны,
Хлещет дерзко и больно
По щекам тишины.
И, вступая на кручи,
Молодая заря
Кормит жадные тучи
Ячменем янтаря.

Сонно перелистывает лето
Синие страницы ясных дней.
Маятник старательный и грубый,
Времени непризнанный жених,
Заговорщицам-секундам рубит
Головы хорошенькие их.

Презирая дешевое, блистательный владелец сокровищ, он обладает, но не чванится высокой техникой, и слова его разнообразных ритмов четко подобраны одно к другому, как перлы для ожерелья. Взыскательный мастер своего искусства, он, однако, мастерству и форме не придает самодовлеющего значения и не хочет насиловать поэзии; он «помнит древнюю молитву мастеров»:

Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал все новых откровений.

Живые откровения, как это и естественно, даются ему сами, без преднамеренных поисков. Он знает, что

Как пчелы в улье опустелом
Дурно пахнут мертвые слова.

Мертвенности и нет у него. Даже старые слова звучат в его стихах как «девственные наименования». На ранних стихах его легко заметить влияние Брюсова, но свойственные последнему провалы в безвкусие уверенно обошел талантливый и тактичный ученик. И лишь в виде исключения можно уловить на его зрелых страницах следы искусственности, неоправданность рифмы и ее насилие над смыслом.

А общий смысл его поэзии ясен и отчетлив. Романтик, борющийся за «голубую лилию», Гумилев не привержен к дому «с голубыми ставнями, с креслами давними и круглым чайным столом». Его не изнежила, не усыпила Капуя милой домашности; зоркие взоры его устремлены поверх обыденных мелочей. Любовник дали, он, как блудный сын Библии и своей поэмы, томится под родною кровлей и покидает ее ради «Музы Дальних Странствий». Он принадлежит к династии Колумба , и вольной душе его родственны капитаны каравелл, Летучие голландцы , Синдбады-мореходы и все, «кто дерзает, кто хочет, кто ищет, кому опостылели страны отцов». Как и все эти изобличители притаившихся земель, подарившие миру неведомые пространства, он тоже «солью моря грудь пропитывал», и «все моря целовали его корабли». Манят его пути и путешествия человечества, красивые и опасные приключения, какие только можно встретить в истории или испытать в нашей современности; душою и телом проникает он в причудливые окраины бытия. В противоположность нам, домоседам, он не зря, не бесследно прочел в своем детстве волнующие книги о плеяде великих непосед, о тех, кого он называет: «палладины Зеленого Храма, над пасмурным морем следившие румб». Ему присуще непосредственное чувство того, что «как будто не все пересчитаны звезды», «как будто наш мир не открыт до конца». Так это и есть, потому что звезды не поддаются учету и мир не имеет конца. Вот Гумилев и продолжает открытия, завоевания и скитания своих духовных предков. Неутолимо его любопытство, велика его смелость. Не испуганный расстояниями, он покоряет их себе – как мечтою, так и действительностью. Гумилев – поэт географии. Он именно опоэтизировал и осуществил географию, ее участник, ее любящий и действенный очевидец. Вселенную воспринимает он как живую карту, где «пути земные сетью жил, розой вен» Творец «расположил», – и по этим венам «струится и поет радостно бушующая кровь природы». Кто читает автора «Чужого неба», тот вослед ему посещает не только юг и север Европы, но и Китай, Индокитай и особенно пустыню Сахару, «колдовскую страну» Абиссинии; тот видит «черных русалок» на волнах Чермного моря, созерцает Египет в божественный лунный час его, когда «солнцем день человеческий выпит», – и вообще у Гумилева расстилает знойные ткани своих песков его любимица Африка, «на дереве древнем Евразии исполинской висящая грушей». Свою гордость и грезу он полагает в том, чтобы Африка в благодарность за его песни о ней увековечила его имя и дала последний приют его телу:

Дай за это дорогу мне торную
Там, где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем черную
До сих пор неоткрытую реку;
И последнюю милость, с которою
Отойду я в селенья святые, –
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.

Африка дарит его стихотворениям свою пышную флору и фауну – алоэ, пальмы, кактусы, в рост человеческий травы; и здесь – «пантера суровых безлюдий», гиены, тигры, ягуары, носороги, слоны, обезьяны, рыжие львы и жирафы на озере Чад. Живою водой художества певец «Шатра» и «Колчана » пробудил и этнографию; он ее тоже приобщил красоте, и мы читаем у него:

Есть музей этнографии в городе этом,
Над широкой, как Нил, многоводной Невой.
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез,
Слышать запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.

«В час, когда я устану быть только поэтом...» Но на самом деле быть поэтом он никогда не устает, и вся эта география и этнография не глушат в нем его художнической сердцевины, как не заглушает ее и то, что он любит далекое не только в пространстве, но и во времени, помнит историю, вождей прошедшего человечества, друидов и магов, эпос Ассиро-Вавилонии и события Исландии в IX веке, – и не увядают для его воображения цветы от отдаленнейших мифологий.

Свои дальние путешествия он совершает не поверхностно, он не скользит по землям, как дилетант и турист. Нет, Гумилев оправдывает себя особой философией движения, «божественного движения», которое одно преображает косные твари мироздания и всему сообщает живую жизнь. Кроме того, у него есть чувство космичности: он не довольствуется внешней природой, той, «которой дух не признает»; он прозревает гораздо глубже ее пейзажа, ее наружных примет, и когда видит луг, «где сладкий запах меда смешался с запахом болот», когда слышит «ветра дикую заплачку, как отдаленный вой волков», когда видит «над сосной курчавой скачку каких-то пегих облаков», то, возмущенный этим показным убожеством и преднамеренной бесцветностью, глубокомысленно восклицает:

Я вижу тени и обличья,
Я вижу, гневом обуян,
Лишь скудное многоразличье
Творцом просыпанных семян.
Земля, к чему шутить со мною:
Одежды нищенские сбрось
И стань, как ты и есть, звездою,
Огнем пронизанной насквозь!

Наконец, по земле-звезде странствует наш путник-поэт непременно с оружием в руках; его скитания – завоевания; и созвездия чужих небес, Южный Крест, «кресты, топоры, загорающиеся в небесных садах» нередко освещают его бранные дела. Вообще, Гумилев – поэт подвига, художник храбрости, певец бесстрашия. Мужчина по преимуществу, он чувствует себя на войне, как в родной стихии; он искренне идеализирует ее, и в его устах, устах реального воина (на идеализацию имеет право только реалист), не фразой звучит утверждение: «воистину светло и свято дело величавое войны». В такой воинственности своей он сам усматривает преграду между собой и жизнью современной, с которой поэтому он только «вежлив»:

Все, что смешит ее, надменную, –
Моя единая отрада.
Победа, слава, подвиг – бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе, как громы медные,
Как голос Господа в пустыне.
Всегда ненужно и непрошено
В мой дом спокойствие входило;
Я клялся быть стрелою, брошенной
Рукой Немврода иль Ахилла.

От апостола Петра он требует, чтобы тот отворил ему двери в рай – за то, между прочим, что на земле был он отважен:

Георгий пусть поведает о том,
Как в дни войны сражался я с врагом,

и как из биографии Гумилева, так и из его стихотворения мы знаем, что ему

Святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

И лишь одна смерть казалась ему достойной – под пулями сражения, «ясная и простая» смерть воина, его возвращение к небесному «Начальнику в ярком доспехе». Если умираешь на поле битвы, то

Здесь товарищ над павшим тужит
И целует его в уста.
Здесь священник в рясе дырявой
Умиленно поет псалом,
Здесь играют марш величавый
Над едва заметным холмом.

В недрах своей «прапамяти» и памяти хранит Гумилев правдоподобные воспоминания о том, что в прежних воплощениях своих на земле был он «простой индиец, задремавший в священный вечер у ручья», или что уже был он, однажды, убит в горячем бою, что предок его был «татарин косоглазый, свирепый гунн». На своем веку, на своих веках он много сражался, «древних ратей воин отсталый». Таким образом, в его теперешней воинственности можно усмотреть некий атавизм – восторженно принятое наследие протекших времен. Только воинственность эта не имеет грубого характера и не отталкивает от себя. Грубое вообще для него не писано; он – поэт высокой культурности, он внутренне знатен, этот художник-дворянин. Если понимать под дворянством некоторую категорию, некоторую уже достигнутую и осуществленную ступень человеческого благородства, ту, которая обязывает (noblesse oblige), то в этой обязывающей привилегированности меньше всего откажешь именно Гумилеву. Принадлежит ему вся красота консерватизма. И когда читаешь у него слова: «благородное сердце твое – словно герб отошедших времен», то в связи с другими проявлениями его творчества это наводит на мысль, что он – поэт геральдизма. «Эти руки, эти пальцы не знали плуга, были слишком тонки», – говорит о себе наш певец-аристократ. Но аристократизм предполагает дорогую простоту, своими глубокими корнями уходит как раз в нее, и это мы тоже видим у Гумилева, у того, кто рассказал нам про заблудившуюся юную принцессу, которая почувствовала себя дома только в избушке рабочего. При этом необходимо отметить, что подняться на высоту простоты нашему писателю было нелегко, так как изысканную душу его не однажды задевала опасность снобизма. Ведь он сознается даже в такой мечте, этот баловень духовного изящества:

Когда я кончу наконец
Игру в cache-cache со смертью хмурой,
То сделает меня Творец
Персидскою миниатюрой.
И небо, точно бирюза,
И принц, поднявший еле-еле
Миндалевидные глаза
На взлет девических качелей.
............................................
И вот когда я утолю
Без упоенья, без страданья
Старинную мечту мою –
Будить повсюду обожанье.

Наш утонченный воин, наш холеный боец характеризует себя так: «Я не герой трагический, я ироничнее и суше». И правда: у него если и не сухость, то большая сдержанность, его не скоро растрогаешь, он очень владеет собой и своего лиризма не будет расточать понапрасну. Да и не много у него этого лиризма, и студеная свежесть несется с полей его поэзии. Вот что он говорит о своих читателях, т. е. о самом себе:

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца.
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас
Я учу их, как улыбнуться.
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнит!
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно его суда.

Он – романтик, но душа его (как это, впрочем, и подобает романтизму) «обожжена луной», а не солнцем, не опалена страстью, не взволнована пафосом, и потому, со своей лунною любовью, он не только будет совершенно презирать чувствительность, но и самому чувству согласится платить совсем не щедрые дани. О нет, он далеко не сентиментален, и не сердце им, а это он повелевает своим сердцем, сосредоточенный и властный! Тем дороже, конечно, ценишь минуты его – тоже слегка иронической – умиленности, ту, например, которая вызвана... телефонным звонком:

Или вот другая минута лирической настроенности, вылившаяся в певучую форму таких двустиший:

Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.
Возьмусь за книгу, но прочту «она»,
И вновь душа пьяна, обожжена.
Я брошусь на раскрытую кровать,
Подушка жжет: нет, мне не спать, а ждать.
И крадучись я подойду к окну,
На дымный луг взгляну и на луну.
Вон там, у лип, вы мне сказали «да»:
О, это «да» со мною навсегда!
И вдруг сознанье бросит мне в ответ,
Что вас, покорной, не было и нет,
Что ваше «да», ваш трепет у сосны,
Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.

Прав Гумилев: мало в его стихах «душевной теплоты». Но несправедливо было бы назвать его надменным, и слишком художественна его организация, для того чтобы его воинственность могла переходить в бреттерство. Однако верно то, что у него повышено сознание собственного достоинства и собственной личности (характерна в этом отношении та формальная деталь, что он нередко употребляет притяжательное и притязательное местоимение мой там, где правильнее и лучше было бы свой).

Итак, он вовремя, он счастливо уклонился от позы, и презрительности, и элегантности: все это потонуло в глубине его мужского и мужественного начала, все это преодолено благородством его героической натуры. И с высоты своих великолепий он не брезгает спускаться в самые простые и скромные уголки существования, и он напишет сочувственные стихотворения о старой деве, и о почтовом чиновнике, и об очарованиях русского городка, и о мечтателе-оборванце. И, что еще важнее, этот воин, бросающий вызовы миру, сердцем полюбил, однако, «средь многих знаменитых мастеров», одного лишь Фра Беато Анджелико и по поводу картины его говорит:

Есть Бог, есть мир; они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.

Именно потому, что он – аристократ и гордый носитель самоуважения, он умеет и уважать. У него – почтительность к родной старине, к этому кресту, который над церковью вознесен, «символ власти ясной, Отеческой» – и над церковью «гудит малиновый звон речью мудрой, человеческой». У него – чувство воина к своему вождю, к своему царю – и этот мотив настойчиво звучит в его поэзии. Мы слышим его в драматической поэме «Гондла» (напечатанной еще в январе 1917 г.):

Наступили тяжелые годы,
Как утратили мы короля
И за призраком легкой свободы
Погналась неразумно земля.

Мы то же слышим в стихотворении «Воин Агамемнона »:

Смутную душу мою тяготит
Странный и страшный вопрос:
Можно ли жить, если умер Атрид,
Умер на ложе из роз?
Все, что нам снилось всегда и везде,
Наше желанье и страх,
Все отражалось, как в чистой воде,
В этих спокойных очах.
В мышцах жила несказанная мощь,
Нега в изгибе колен;
Был он прекрасен, как облако, – вождь
Золотоносных Микен.
Что я? Обломок старинных обид,
Дротик, упавший в траву,
Умер водитель народов, Атрид, –
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря,
Тягостен, тягостен этот позор –
Жить, потерявши царя.
Или вот из стихотворения «Императору»:
Призрак какой-то неведомой силы,
Ты ль, указавший законы судьбе,
Ты ль, император, во мраке могилы
Хочешь, чтоб я говорил о тебе?
Горе мне! я не трибун, не сенатор,
Я – только бедный бродячий певец,
И для чего, для чего, император,
Ты на меня возлагаешь венец?
..................................................
Старый хитон мой изодран и черен,
Очи не зорки, и голос мой слаб,
Но ты сказал, и я буду покорен,
О император, я верный твой раб!

И герой «Галлы» сообщает о себе:

................................
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.

И отсюда в нашей характеристике его творчества легко сделать переход к указанию на то, что Гумилев не миновал обычной участи блудного сына, что из-под чужого неба он вернулся под свое, что тоска по чужбине встретилась в его душе с тоскою по родине. Экзотика уступила патриотизму. Изведавший дали поэт чувствует:

Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.

И Россия духа глядит на него с иконы Андрея Рублева :

Я твердо, я так сладко знаю,
С искусством иноков знаком,
Что лик жены подобен раю,
Обетованному Творцом.
.......................................
Все это кистью достохвальной
Андрей Рублев мне начертал,
И этой жизни труд печальный
Благословеньем Божьим стал.

Он болезненно отзывается на русские боли и в годину наших военных невзгод и поражений, обращаясь к Швеции, называя ее сестрой России, с горечью вопрошает:

Для нас священная навеки
Страна, ты помнишь ли, скажи,
Тот день, как из Варягов в Греки
Пошли суровые мужи?
Ответь, ужели так и надо,
Чтоб был, свидетель злых обид,
У золотых ворот Царьграда
Забыт Олегов медный щит?
Чтобы в томительные бреды
Опять поникла, как вчера,
Для Славы, силы и победы
Тобой подъятая сестра?
И неужель твой ветер свежий
Вотще нам в уши сладко выл,
К Руси славянской, печенежьей
Вотще твой Рюрик приходил?

Он вспоминает, как в старину русский Вольга боролся со Змеем, как

Вольга
Выходил и поглядывал хмуро,
Надевал тетиву на рога
Беловежского старого тура.

И печального героя нашей предреволюционной поры, мужика у престола , нетрудно узнать в стихотворении «Мужик»; приведем из него следующие строки:

В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.
Выйдет такой в бездорожье.
Где разбежался ковыль,
Слушает крики стрибожьи,
Чуя старинную быль.
........................................
Вот уже он и с котомкой,
Путь оглашая лесной
Песней протяжной, негромкой,
Но озорной, озорной.
Путь этот – светы и мраки,
Посвист разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
В гордую нашу столицу
Входит он – Боже, спаси! –
Обворожает царицу
Необозримой Руси
Взглядом, улыбкою детской,
Речью такой озорной, –
И на груди молодецкой
Крест просиял золотой.
Как не погнулись – о горе,
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?
Над потрясенной столицей
Выстрелы, крики, набат,
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.

Духовное возвращение на родину не есть еще завершение поэзии Гумилева, потому что она вообще не завершена, потому что история сделала из нее только отрывок. Рост его творчества не кончился. Оно становилось все углубленнее, в него проникали философские моменты, оно начало было развиваться под знаком той большой мысли, что поэтам, властелинам ритмов, доверены судьбы вселенского движения и что они

Слагают окрыленные стихи,
Расковывая косный сон стихий.

Да, он верил, что стихи – враги ленивой инерции, нарушители стихийного сна, что на крыльях своих несут они в мир энергию животворящих мыслей. Преодоление косности, споспешествование мировому движению, подвижность, как подвиг: это – вообще основные линии его одновременно динамической и величавой поэзии.

Но красивая страница, которую он вписал ею в историю нашей литературы, получает еще новое излучение смысла как от его общей веры в божественность живого и осиянного слова, идущего за пределы земного естества, так, в частности, и от идеи его «Восьмистишья»:

Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать, –
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья.
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.

Поэт – косноязычный Моисей . Он вещает великое, и это чувствуется в самой неясности его глаголов. Не плоской понятностью понятна и пленительна поэзия, а той бездонной глубиной, теми перспективами бесконечных смыслов, которые она раскрывает в таинственной музыке своих речей. Разгадать ее не дано самому художнику, и он смущенно и радостно воспринимает залог избранничества – собственное косноязычье: как бы отчетливо он ни произносил, его слова не соответствуют образам и волнениям, переполняющим его душу, – его слова только приблизительны. И как ни явствен смысл стихотворений Гумилева, сам автор чуял за ним нечто другое, большее; и, может быть, свое «высокое косноязычье» мечтал он претворить в еще более высокое красноречье мудрых откровений. Но, в пределах земного слуха, и косноязычье, и красноречье одинаково завершает немотою безразличная смерть.

В поэзии Гумилева тема смерти имеет видную долю. Он знает весь ужас ее, но знает и того старого конквистадора, который, когда пришла к нему смерть, предложил ей «поиграть в изломанные кости». Он бесстрашно смотрит ей прямо в глаза, он сохраняет перед ней свое достоинство, и не столько она зовет его к себе, сколько он – ее. Себе предоставляет он право выбора:

Не избегнешь ты доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но, молчи! Несравненное право –
Самому выбирать свою смерть.

И Гумилев выбрал – и через это смертию попрал смерть. Он пророчит себе:

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче...

И среди жутких видений, которые навевает на него присущий ему элемент баллады, грезится поэту и такая картина:

В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Здесь в ящике скользком, на самом дне
Она лежала вместе с другими.

Или поразительно стихотворение «Рабочий»:

Он стоит пред раскаленным горнем,
Невысокий, старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Вот товарищи его заснули,
Только он один еще не спит,
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной;
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, – она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую.
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Так наш русский рыцарь гадал о своей судьбе и угадал свою судьбу. Трагический отсвет на его поэзию бросает его жизнь и его смерть.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век...

По материалам статей Ю. И. Айхенвальда.

Г умилёв, Николай Степанович - поэт русского "серебряного века" (период в русской поэзии в начале 20-го века), основатель акмеистского движения, критик, путешественник.

Он родился в Кронштадте под Санкт-Петербургом, в семье морского врача. Вскоре после его рождения, отец перевез семью в Царское Село (ныне г. Пушкин, расположенный к югу от Санкт-Петербурга). В течение двух лет, начиная с 1900 года, их семья жила в Тифлисе (ныне Тбилиси, Грузия). Когда Гумилеву было шесть лет его стихотворение «Я в лес бежал из городов» было опубликовано в газете «Тифлисский листок».

В следующем году его семья вернулась в Царское Село, где молодой поэт начал обучение в мужской гимназии. Директор гимназии был Иннокентий Анненский, известный поэт того времени, который оказал большое влияние на студентов. Гумилев не особо старался при обучении, и получил школьный аттестат только когда ему было 20.

За год до окончания гимназии он опубликовал свой первый сборник стихов «Путь конквистадоров», который он позже охарактеризовал как «незрелый опыт». Герои стихотворного сборника, казалось, пришли прямо со страниц приключенческих романов о пионерах Америки, которые Гумилев постоянно читал. Сборник привлекает внимание Валерия Брюсова, одного из основателей символистского движения в русской поэзии. Через год Гумилев начал работу над своей пьесой «Шут короля Батиньоля», которую он так и не окончил.

После окончания гимназии Гумилев уехал в Париж, чтобы продолжить свое образование в Сорбонне, где он слушал лекции по французской литературе. Он изучал многих французских деятелей культуры, следуя указаниям Валерия Брюсова. Также, он в Париже стал издателем журнала «Сириус». В 1908 году в Париже он издает свой второй сборник под названием «Романтические цветы», который также был полон литературного и исторического экзотического материала, а некоторые стихи были написаны в иронической форме. Гумилев усердно работал над каждым стихотворением, стремясь сделать его «легким» и «размеренно сдержанным». Сборник был издан на собственные деньги, и посвящен его невесте Анне Ахматовой, которая также стала всемирно известной поэтессой.

В том же году он вернулся в Россию и поступил в университет в Санкт-Петербурге. Сначала он учился на юридическом факультете, затем перешел на факультет истории и филологии, но он так и не окончил весь курс. Гумилев много путешествовал в течении этого периода жизни, особенно его привлекала Африка, где он побывал трижды за свою жизнь, каждый раз возвращаясь с множеством экзотических вещей, которые он привозил для Этнографического музея Академии Наук.

В 1910 году был опубликован сборник «Жемчуга». Он был посвящен его «учителю» Валерию Брюсову. Знаменитый поэт также сделал отзыв, который гласил, что Гумилев «жил в воображаемом, почти призрачном мире, создавал собственные страны, заселял их своими творениями: людьми, животными и демонами». В этом сборнике Гумилев не отказался от персонажей из своих ранних работ. Тем не менее, они существенно изменились. Его стихи обрели некий психологизм, он раскрывал характеры персонажей и их страсти, вместо лишь «масок». «Жемчуга» помогла Гумилеву стать знаменитым.

В апреле 1910 года Гумилев женился на Анне Ахматовой. Они провели свой медовый месяц в Париже. Затем он отправился в Африку. Осенью 1912 родился их сын Лев. Гумилев вернулся в Россию в 1918 году и они с Анной развелись.

В начале 1910-х годов, Гумилев уже был известной фигурой в Санкт-Петербургских литературных кругах. Он был одним из "молодых" редакторов журнала "Аполлон", где он опубликовал свои "Письма о русской поэзии". В конце 1911 г. он возглавил "Гильдию поэтов", которая была группой единомышленников, и вдохновила новую школу акмеизма в литературе, провозгласив ее основные принципы – отбрасывание мистической стороны поэзии в пользу ясности, изображение реального мира во всей его красе, точность слова и образов. Эти принципы были описаны в статье «Наследие символизма и акмеизм».

Его сборник «Чужое небо» стал поэтической иллюстрацией принципов и вершиной «объективной» лирики Гумилева. Он сформулировал не только новую концепцию поэтического произведения, но и новое понимание сущности человека. В 1913 году было опубликовано его первое драматическое произведения "Дон Жуан в Египте», и почти сразу поставлено в Троицком театре в Санкт-Петербурге.

Как только началась Первая Мировая война Гумилев пошел добровольцем на фронт. Ранее он не был в армии, но в условиях войны был принят. Он был назначен лейб-гвардейцем. За его храбрость в бою он получил звание офицера и два Георгиевские кресты. Во время войны он продолжил свою литературную работу. Его военные стихи были собраны в сборник "Колчан". Гумилев также начал работу над драматической книгой «Гондла». В 1916 году он взял отпуск и отправился в Массандре в Крыму, чтобы закончить ее. В том же году было опубликовано его прозаическое произведение «Африканская охота».

Гумилев не был свидетелем революции 1917 года. В то время он находился за границей, как часть русской экспедиции, которая направлялась сначала в Париж, а затем в Лондон. Литературные произведения Гумилева этого периода показали его интерес к восточной культуре. Его сборник "Фарфоровый павильон" состоял из интерпретации французских переводов китайской классической поэзии. Восточный стиль Гумилев видел как одну из форм поэтической «простоты, ясности и достоверности», которая соответствовала его эстетическому восприятию мира.

По возвращению в Россию, Гумилев начал работать в Народном комиссариате просвещения. В том же году он опубликовал трагедию «Отравленная туника», написанную в Париже.

Он стал частью редакции издательского дома «Всемирная литература». Гумилев читал лекции по теории поэзии и переводов в различных учреждениях, возглавил поэтическую студию «Звучащая раковина» для молодых поэтов. В январе 1921 года он был избран председателем Петроградского (Санкт-Петербургского) отделения Союза поэтов. В том же году была опубликована его последняя книга «Огненный столп». В то время Гумилев вникал в философское осмысление проблем памяти, бессмертие искусства и судьбы поэзии.

Сторонник монархии, Гумилев не поддерживал большевистскую революцию. Он отказался от эмиграции, будучи уверен в том, что он не будет репрессирован. Он думал, что открытое и честное заявление о его монархических взглядах будет лучшей защитой, и что его хорошее имя будет гарантией от репрессий. Эта позиция хорошо работала во время чтений и лекций, когда слушатели принимали его «монархизм» за шутку или поэтический эксцентризм.

3 августа 1921 года Гумилев был арестован по обвинению в участии в антисоветском заговоре. Точная дата его смерти неизвестна. Поэт был реабилитирован в 1991 году.

Цель:

познакомить учащихся с творчеством самобытного поэта;
рассмотреть особенности лирики Гумилёва;
воспитывать вкус учащихся в связи с изучением поэзии;
учить выразительному чтению стихов.

Оформление: фотопортрет Н.Гумилёва, пластинка с записью сочинения К. Дебюсси «Море. Три симфонических эскиза», репродукции картин П.Гогена.

Ход урока

Когда меня отправят под арест
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест-
Мне памятником будут эти строчки.
В. Шекспир

1. Слово учителя.

Не беспокойся обо мне, я чувствую себя прекрасно, читаю Гомера и пишу стихи». Лаконичная записка, написанная ровным безмятежным почерком. В ней нет ни тени тревоги, ни намёка на какую-либо опасность. А между тем писавший её знал, что жить ему осталось считанные дни.

Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.

Автор записки и этих поэтических строк – Николай Гумилёв. Расстояние во времени между посланием, адресованным Анне Ахматовой, и стихотворением, посвящённым ей же, длиной в десять лет. Казалось бы, что уж тут общего. Но связь была. Стремительная и трагическая, как линия судьбы на ладони его руки, написавшей:

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.

Предчувствие ранней смерти не покидало поэта на протяжении ряда лет. Он даже видел того», кто занят отливанием пули, которая оборвёт его жизнь. 24 августа 1921 года поэт Николай Гумилёв был расстрелян Петроградским губчека. Он обвинялся в участии в контрреволюционном заговоре. В «деле» Гумилёва остались справки домоуправления, в которых говорилось, что в квартире поэта, ему не принадлежало ничего, «кроме 1303 экз. книг», среди которых были написанные его любимыми писателями несколько поэтических сборников, прекрасных и благородных плодов его «сада души». Книг после смерти Гумилёва осталось меньше, чем должно было быть», налицо ещё одно – помимо убийства – уголовное преступление: обворовали его современников, обворовали нас с вами. Какой высоты ещё мог достичь Гумилёв,– он был молод и возрастом, и духом! Он бы столько ещё мог написать!

Ещё не раз Вы вспомните меня.
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из стали и огня,
Но меж других единый необманный.
(«Ещё не раз Вы вспомните меня... »)

Поэзия Серебряного века не мыслима без имени Николая Гумилёва. Создатель яркого и самобытного литературного течения – акмеизма (от греч.akme – остриё, лезвие), он завоевал симпатии читателей и не только силой художественного таланта, оригинальностью и совершенством поэтических откровений, но и фанатичной любовью к путешествиям, странствиям, которые стали неотъемлемой частью его жизни и творчества.

Звучит музыкальный фрагмент (К..Дебюсси «Море. Три симфонических эскиза»)

2. Индивидуальные сообщения учащихся

Муза Дальних Странствий, воспетая им во многих стихах, стала проводником поэта в непроходимых джунглях Центральной Африки, в огнедышащих песках Сахары, в верховьях и устье многоводного Нила, в мрачных горах Абиссинии и экзотических лесах Мадагаскара. Древние города Европы, Ближний восток, Антильские острова, Средиземное море!..

И вот вся жизнь!
Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающие отраженья,
Потерянного навсегда.
Бушует пламя, трубят трубы.
И кони рыжие летят.
Потом волнующие губы…
О счастье, кажется, твердят.
И вот опять – восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море
Встают пустыни, города.
Когда же, наконец, восставши,
От сна, я буду снова я –
В священный вечер у ручья?

Героям его стихотворений становятся открыватели новых земель, и флибустьеры, и скитальцы-арабы, и средневековые рыцари, и охотники на африканских диких зверей, и бесстрашные капитаны...

Звучит музыкальный фрагмент (К.Дебюсси «Море».Три симфонических эскиза»).

Выразительное чтение стихотворения «На полярных морях и на южных...».

Христофор Колумб, Марко Поло, Гонзальво и Кук, Ганнон Карфагенянин, Синдбад Мореход, Одиссей...Герои реальные и мифические, жившие много веков тому назад и современники, решившие достичь Северного полюса, – все они становились помощниками поэта, мечтавшего сделать своих читателей героями «сильной, весёлой и злой планеты.

3. Знакомство с поэтикой Гумилёва

Уже в раннем творчестве поэта наметились основные (исключительно «гумилёвские») черты, которые так или иначе, изменяясь и совершенствуясь, прошли через все его сборники и составили неповторимый облик его поэтики. Презрение к миру денежных интересов, мещанскому благополучию, духовной бездеятельности, неприятие буржуазной морали побуждали поэта создавать героев по контрасту с современниками. Он создавал героев, одухотворённых идеями, дерзкими, рискованными, но в основе своей – благородных, охваченных неистовой страстью к переменам, открытиям, борьбе, торжествующих победу над внешним миром, даже если эта победа достигалась ценой их жизни.

Чтение стихотворения « Как конквистадор в панцире железном…».

Второй характерной особенностью поэзии Гумилёва является отточенность, филигранность формы, изысканность рифм, гармония и благозвучность звуковых повторов, возвышенность и благородство поэтической интонации. В стихотворении «Поэту» (1908) Гумилёв высказал своё отношение к поэтической форме и требования к ремеслу стихотворца.

Чтение стихотворения « Поэту».

Работу поэта над формой можно проиллюстрировать, анализируя стихотворение «Мореплаватель Павзаний...» (1906). Верный своей избраннице – Музе Дальних Странствий, поэт посвящает своё стихотворение древнегреческому путешественнику Павзанию (20 в.). После опасного плавания его корабль достиг берегов Римской империи. Час заката. Величественно и прекрасно вечно изменяющееся море. Суровы и безмолвны неподвижные скалы. Покачивается на волнах корабль. Император осматривает экзотические подарки, которые привёз из заморской страны мореплаватель. Такова сюжетная картина стихотворения. Для того, чтобы понять, как достигать поэт художественной красоты изображаемого, как разукрашивает зарисовку яркими, сочными красками, наполняет её пространство многочисленными звуками, проведём лексический и фонетический анализ текста. Бросается в глаза обилие прилагательных, обозначающих цвет: золотой, пурпурный, мраморный, изумрудный, серебряный. Присутствие в стихотворении существительных вызывает стойкие цветовые ассоциации: море (синий и зеленоватый цвета) и крокодил (зелёный цвет). Для более сильного эффекта и то и другое существительное повторяется в тексте трижды. Дополняет эту цветовую гамму звуковой повтор (ассонанс) гласного (у). Во 2 и 3 строфах, где нарисована картина моря, этот гласный звук (у) повторяется 7 раз. По замыслу поэта, этот звуковой повтор должен наполнить стихотворение зелёным цветом. Вспомним его перевод стихотворения Артюра Рембо «Гласные»: А– черно, бело-, Е – зелено О – сине, И – красно... Я хочу открыть рождение гласных. И далее: У – дивные круги морей зеленоватых. А теперь определим, каким размером написано стихотворение Гумилёва. Перед нами редко встречающийся в русском стихосложении пеон третьего вида. Он наилучшим образом передаёт ритм, частоту появления и затухания морских волн. Покачивание корабля удачно передаёт внутренняя рифма (плав – пав) в 1 строке 1 строфы. А модулированный звуковой повтор(аллитерация) сонорного звука (л) в 1 строфе, по-видимому, должен воспроизводить звук ударяющих о борт корабля волн. Моделированный глухим согласным повторяющийся сонорный (р) передаёт скрип мачт и корабельных снастей(1 и 2 строфы). Удары волн о прибрежные скалы озвучены рифмой 2 строфы (безумных– бездумных– шумных).Такова неполная звуковая инструментовка этого стихотворения.

Третьей характерной чертой творчества поэта является его пристрастие к экзотике, интерес к африканскому и азиатскому континентам, к мифологии и фольклору племён, населяющих их, к яркой и буйной растительности экваториального леса, необычным животным.

Первый ученик-ассистент читает выписанные из поэтических сборников Гумилёва названия стихотворений, которые с географической точностью сообщают о многочисленных путешествиях поэта, странствиях в поисках сюжетов для своих произведений: «Озеро Чад», цикл стихов Абиссинские песни», «Африканская ночь», «Красное море», Египет», «Сахара», «Суэцкий канал» «Судан», «Сомалийский полуостров» Мадагаскар», «Замбези», «Нигер» и др.

Второй ученик-ассистент приводит названия его анималистических стихотворений «Гиена», «Ягуар», Невеста льва», «Кенгуру»,»Попугай», Укротитель зверей»,»Гиппопотам « и др. Поражает глубокое знание повадок животных точность рисунков, напоминающих лучшие работы художников-анималистов. Поэт нередко наделяет чувствами и мыслями своих четвероногих героев, иногда говорит от их имени, как бы соединяясь с ними в неделимое целое.

Я – попугай с Антильских островов.
Но я живу в квадратной келье мага
Вокруг – реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
Пусть в час заклятый, в вихре голосов,
И блеске глаз, мерцающих, как шпага,
Ерошат крылья ужас и отвага,
И я сражаюсь с призраками сов...

4. Огромное влияние оказали на Гумилёва полотна французского художника-постимпрессиониста Поля Гогена, которые он видел в Салоне в Париже ещё в то время, когда был слушателем всемирно известной Сорбонны. Часами простаивал поэт перед его картинами. Удивительный мир культуры далёкой Океании, как бы существующие вне времени и привычного бытия, фигуры таитянских женщин, буйные краски тропической растительности, полусказочные животные – всё это влекло в неведомые заморские страны, будило неуёмную фантазию

5. Презентация.

Знакомство с репродукциями картин Поля Гогена « Женщина с цветами в руках»(1899); «Беседа»(1891); « Женщина, держащая плод» (1893); «Таитянские пасторали»(1893); «Пейзаж с павлинами»(1892); «Жена короля»(1896); «Сбор плодов»(1899) и др.

Гумилёву не удалось побывать на Таите, где жил и творил не понятый современниками Поль Гоген, но путешествия по заморским странам он сумел превратить из мечты в поэтические строки. Разве не перекликаются его африканские стихотворения и абиссинские песни с сюжетами полотен французского художника?

Чтение стихотворения «Озеро Чад».

Выстрелами на дуэли были убиты Пушкин и Лермонтов, пробитое пулей, перестало клокотать сердце Маяковского, безумная жестокость оборвала жизнь Николая Гумилёва... Сколько поэтов преждевременно потеряла Россия! Как воскресить их? Как оживить? Живой водой воистину может стать наше прикосновение к их стихам, наша память о них. Только тогда расцветут «сады души» погибших поэтов и удивят нас своей красотой и благородство.

Сады моей души всегда узорны.
В них ветры так свежи и тиховейны.
В них золотой песок и мрамор черный.
Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны.
Как воды утром, розовеют птицы.
И – кто поймет намёк стариной тайны? -
Них девушка в венке великой жрице...
Я не смотрю на мир бегущих линий.
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне
Сады моей души всегда узорны.
(«Сады души») В.В Рогозинский

6. Итог урока

7. Домашнее задание

Выучить стихотворение, знать конспект урока.