Пастушонок гонялся по саду за коровой. А16. правописание суффиксов различных частей речи. Иван БунинЗаря всю ночь

Потом мы свернули на широкую, пустую и длинную улицу, казавшуюся бесконечной, миновали старые еврейские ряды и базар, и мостовая сразу оборвалась под нами. От толчка на новом повороте она покачнулась, и я невольно обнял ее. Она взглянула вперед, потом обернулась ко мне. Мы встретились лицом к лицу, в ее глазах не было больше ни страха, ни колебания, – легкая застенчивость сквозила только в напряженной улыбке, – и тогда я, не сознавая, что делаю, на мгновение крепко прильнул к ее губам…

III

В темноте мелькали высокие силуэты телеграфных столбов вдоль дороги, – наконец пропали и они, свернули куда-то в сторону и скрылись. Небо, которое над городом было черно и все-таки отделялось от его слабо освещенных улиц, совершенно слилось здесь с землею, и нас окружил ветреный мрак. Я оглянулся назад. Огни города тоже исчезали, – они были рассыпаны точно где-то в темном море, – а впереди мерцал только один огонек, такой одинокий и отдаленный, точно он был на краю света. То была старая молдаванская корчма на большой дороге, и оттуда несло сильным ветром, который путался и торопливо шуршал в иссохших стеблях кукурузы.
– Куда мы едем? – спросила она, сдерживая дрожь в голосе.
Но глаза ее блестели, – наклонившись к ней, я различал их в темноте, – и в них было странное и вместе с тем счастливое выражение.
Ветер торопливо шуршал и бежал, путаясь в кукурузе, лошади быстро неслись ему навстречу. Снова куда-то мы свернули, и ветер сразу изменился, стал влажнее и прохладнее и еще беспокойней заметался вокруг нас.
Я полной грудью вдыхал его. Мне хотелось, чтобы все темное, слепое и непонятное, что было в этой ночи, было еще непонятнее и смелее. Ночь, которая казалась в городе обычной ненастной ночью, была здесь, в поле, совсем иная. В ее темноте и ветре было теперь что-то большое и властное, – и вот наконец послышался сквозь шорох бурьянов какой-то ровный, однообразный, величавый шум.
– Море? – спросила она.
– Море, – сказал я. – Это уже последние дачи.
А в побледневшей темноте, к которой мы пригляделись, вырастали влево от нас огромные и угрюмые силуэты тополей в дачных садах, спускавшихся к морю. Шорох колес и топот копыт по грязи, отдаваясь от садовых оград, на минуту стал явственнее, но скоро их заглушил приближающийся гул деревьев, в которых метался ветер, и шум моря. Промелькнуло несколько наглухо забитых домов, смутно белевших в темноте и казавшихся мертвыми… Потом тополи расступились, и внезапно в пролет между ними пахнуло влажностью – тем ветром, который прилетает к земле с огромных водяных пространств и кажется их свежим дыханием.
Лошади остановились.
И тотчас же ровный и величавый ропот, в котором чувствовалась огромная тяжесть воды, и беспорядочный гул деревьев в беспокойно дремавших садах стали слышнее, и мы быстро пошли по листьям и лужам, по какой-то высокой аллее, к обрывам.

IV

Море гудело под ними грозно, выделяясь из всех шумов этой тревожной и сонной ночи. Огромное, теряющееся в пространстве, оно лежало глубоко внизу, далеко белея сквозь сумрак бегущими к земле гривами пены. Страшен был и беспорядочный гул старых тополей за оградой сада, мрачным островом выраставшего на скалистом прибрежье. Чувствовалось, что в этом безлюдном месте властно царит теперь ночь поздней осени, и старый большой сад, забитый на зиму дом и раскрытые беседки по углам ограды были жутки своей заброшенностью. Одно море гудело ровно, победно и, казалось, все величавее в сознании своей силы. Влажный ветер валил с ног на обрыве, и мы долго не в состоянии были насытиться его мягкой, до глубины души проникающей свежестью. Потом, скользя по мокрым глинистым тропинкам и остаткам деревянных лестниц, мы стали спускаться вниз, к сверкающему пеной прибою. Ступив на гравий, мы тотчас же отскочили в сторону от волны, разбившейся о камни. Высились и гудели черные тополи, а под ними, как бы в ответ им, жадным и бешеным прибоем играло море. Высокие, долетающие до нас волны с грохотом пушечных выстрелов рушились на берег, крутились и сверкали целыми водопадами снежной пены, рыли песок и камни и, убегая назад, увлекали спутанные водоросли, ил и гравий, который гремел и скрежетал в их влажном шуме. И весь воздух был полон тонкой, прохладной пылью, все вокруг дышало вольной свежестью моря. Темнота бледнела, и море уже ясно видно было на далекое пространство.
– И мы одни! – сказала она, закрывая глаза.

V

Мы были одни. Я целовал ее губы, упиваясь их нежностью и влажностью, целовал глаза, которые она подставляла мне, прикрывая их с улыбкой, целовал похолодевшее от морского ветра лицо, а когда она села на камень, стал перед нею на колени, обессиленный радостью.
– А завтра? – говорила она над моей головою.
И я поднимал голову и смотрел ей в лицо. За мною жадно бушевало море, над нами высились и гудели тополи…
– Что завтра? – повторил я ее вопрос и почувствовал, как у меня дрогнул голос от слез непобедимого счастья. – Что завтра?
Она долго не отвечала мне, потом протянула мне руку, и я стал снимать перчатку, целуя и руку и перчатку и наслаждаясь их тонким, женственным запахом.
– Да! – сказала она медленно, и я близко видел в звездном свете ее бледное и счастливое лицо. – Когда я была девушкой, я без конца мечтала о счастье, но все оказалось так скучно и обыденно, что теперь эта, может быть, единственная счастливая ночь в моей жизни кажется мне непохожей на действительность и преступной. Завтра я с ужасом вспомню эту ночь, но теперь мне все равно… Я люблю тебя, – говорила она нежно, тихо и вдумчиво, как бы говоря только для самой себя.
Редкие, голубоватые звезды мелькали между тучами над нами, и небо понемногу расчищалось, и тополи на обрывах чернели резче, и море все более отделялось от далеких горизонтов. Была ли она лучше других, которых я любил, я не знаю, но в эту ночь она была несравненной. И когда я целовал платье на ее коленях, а она тихо смеялась сквозь слезы и обнимала мою голову, я смотрел на нее с восторгом безумия, и в тонком звездном свете ее бледное, счастливое и усталое лицо казалось мне лицом бессмертной.

1901

Новый год

– Послушай, – сказала жена, – мне жутко.
Была лунная зимняя полночь, мы ночевали на хуторе в Тамбовской губернии, по пути в Петербург с юга, и спали в детской, единственной теплой комнате во всем доме. Открыв глаза, я увидал легкий сумрак, наполненный голубоватым светом, пол, покрытый попонами, и белую лежанку. Над квадратным окном, в которое виднелся светлый снежный двор, торчала щетина соломенной крыши, серебрившаяся инеем. Было так тихо, как может быть только в поле в зимние ночи.
– Ты спишь, – сказала жена недовольно, – а я задремала давеча в возке и теперь не могу…
Она полулежала на большой старинной кровати у противоположной стены. Когда я подошел к ней, она заговорила веселым шепотом:
– Слушай, ты не сердишься, что я разбудила тебя? Мне правда стало жутко немного и как-то очень хорошо. Я почувствовала, что мы с тобой совсем, совсем одни тут, и на меня напал чисто детский страх…
Она подняла голову и прислушалась.
– Слышишь, как тихо? – спросила она чуть слышно.
Мысленно я далеко оглянул снежные поля вокруг нас, – всюду было мертвое молчание русской зимней ночи, среди которой таинственно приближался Новый год… Так давно не ночевал я в деревне, и так давно не говорили мы с женой мирно! Я несколько раз поцеловал ее в глаза и волосы с той спокойной любовью, которая бывает только в редкие минуты, и она внезапно ответила мне порывистыми поцелуями влюбленной девушки. Потом долго прижимала мою руку к своей загоревшейся щеке.
– Как хорошо! – проговорила она со вздохом и убежденно. И, помолчав, прибавила: – Да, все-таки ты единственный близкий мне человек! Ты чувствуешь, что я люблю тебя?
Я пожал ее руку.
– Как это случилось? – спросила она, открывая глаза. – Выходила я не любя, живем мы с тобой дурно, ты говоришь, что из-за меня ты ведешь пошлое и тяжелое существование… И, однако, все чаще мы чувствуем, что мы нужны друг другу. Откуда это приходит и почему только в некоторые минуты? С Новым годом, Костя! – сказала она, стараясь улыбнуться, и несколько теплых слез упало на мою руку.
Положив голову на подушку, она заплакала, и, верно, слезы были приятны ей, потому что изредка она поднимала лицо, улыбалась сквозь слезы и целовала мою руку, стараясь продлить их нежностью. Я гладил ее волосы, давая понять, что я ценю и понимаю эти слезы. Я вспомнил прошлый Новый год, который мы, по обыкновению, встречали в Петербурге в кружке моих сослуживцев, хотел вспомнить позапрошлый – и не мог, и опять подумал то, что часто приходит мне в голову: годы сливаются в один, беспорядочный и однообразный, полный серых служебных дней, умственные и душевные способности слабеют, и все более неосуществимыми кажутся надежды иметь свой угол, поселиться где-нибудь в деревне или на юге, копаться с женой и детьми в виноградниках, ловить в море летом рыбу… Я вспомнил, как ровно год тому назад жена с притворной любезностью заботилась и хлопотала о каждом, кто, считаясь нашим другом, встречал с нами новогоднюю ночь, как она улыбалась некоторым из молодых гостей и предлагала загадочно-меланхолические тосты и как чужда и неприятна была мне она в тесной петербургской квартирке…
– Ну, полно, Оля! – сказал я.
– Дай мне платок, – тихо ответила она и по-детски, прерывисто вздохнула. – Я уже не плачу больше.
Лунный свет воздушно-серебристой полосою падал на лежанку и озарял ее странною, яркою бледностью. Все остальное было в сумраке, и в нем медленно плавал дым моей папиросы. И от попон на полу, от теплой, озаренной лежанки – ото всего веяло глухой деревенской жизнью, уютностью родного дома…
– Ты рада, что мы заехали сюда? – спросил я.
– Ужасно, Костя, рада, ужасно! – ответила жена с порывистой искренностью. – Я думала об этом, когда ты уснул. По-моему, – сказала она уже с улыбкой, – венчаться надо бы два раза. Серьезно, какое это счастье – стать под венец сознательно, поживши, пострадавши с человеком! И непременно жить дома, в своем углу, где-нибудь подальше ото всех… «Родиться, жить и умереть в родном доме», – как говорит Мопассан!
Она задумалась и опять положила голову на подушку.
– Это сказал Сент-Бёв, – поправил я.
– Все равно, Костя. Я, может быть, и глупая, как ты постоянно говоришь, но все-таки одна люблю тебя… Хочешь, пойдем гулять?
– Гулять? Куда?
– По двору. Я надену валенки, твой полушубочек… Разве ты уснешь сейчас?
Через полчаса мы оделись и, улыбаясь, остановились у двери.
– Ты не сердишься? – спросила жена, взяв мою руку. Она ласково заглядывала мне в глаза, и лицо ее было необыкновенно мило в эту минуту, и вся она казалась такой женственной в серой шали, которой она по-деревенски закутала голову, и в мягких валенках, делавших ее ниже ростом.
Из детской мы вышли в коридор, где было темно и холодно, как в погребе, и в темноте добрались до прихожей. Потом заглянули в залу и гостиную… Скрип двери, ведущей в залу, раздался по всему дому, а из сумрака большой, пустой комнаты, как два огромных глаза, глянули на нас два высоких окна в сад. Третье было прикрыто полуразломанными ставнями.
– Ау! – крикнула жена на пороге.
– Не надо, – сказал я, – лучше посмотри, как там хорошо.
Она притихла, и мы несмело вошли в комнату. Очень редкий и низенький сад, вернее, кустарник, раскиданный по широкой снежной поляне, был виден из окон, и одна половина его была в тени, далеко лежавшей от дома, а другая, освещенная, четко и нежно белела под звездным небом тихой зимней ночи. Кошка, неизвестно как попавшая сюда, вдруг спрыгнула с мягким стуком с подоконника и мелькнула у нас под ногами, блеснув золотисто-оранжевыми глазами. Я вздрогнул, и жена тревожным шепотом спросила меня:
– Ты боялся бы здесь один?
Прижимаясь друг к другу, мы прошли по зале в гостиную, к двойным стеклянным дверям на балкон. Тут еще до сих пор стояла огромная кушетка, на которой я спал, приезжая в деревню студентом. Казалось, что еще вчера были эти летние дни, когда мы всей семьей обедали на балконе… Теперь в гостиной пахло плесенью и зимней сыростью, тяжелые, промерзлые обои кусками висели со стен… Было больно и не хотелось думать о прошлом, особенно перед лицом этой прекрасной зимней ночи. Из гостиной виден был весь сад и белоснежная равнина под звездным небом, – каждый сугроб чистого, девственного снега, каждая елочка среди его белизны.
– Там утонешь без лыж, – сказал я в ответ на просьбу жены пройти через сад на гумно. – А бывало, я по целым ночам сидел зимой на гумнах, в овсяных ометах… Теперь зайцы небось приходят к самому балкону.
Оторвав большой, неуклюжий кусок обоев, висевший у двери, я бросил его в угол, и мы вернулись в прихожую и через большие бревенчатые сени вышли на морозный воздух. Там я сел на ступени крыльца, закуривая папиросу, а жена, хрустя валенками по снегу, сбежала на сугробы и подняла лицо к бледному месяцу, уже низко стоявшему над черной длинной избой, в которой спали сторож усадьбы и наш ямщик со станции.
– Месяц, месяц, тебе золотые рога, а мне золотая казна! – заговорила она, кружась, как девочка, по широкому белому двору.
Голос ее звонко раздался в воздухе и был так странен в тишине этой мертвой усадьбы. Кружась, она прошла до ямщицкой кибитки, черневшей в тени перед избой, и было слышно, как она бормотала на ходу:

Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит,
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…

1901

Заря всю ночь

I

На закате шел дождь, полно и однообразно шумя по саду вокруг дома, и в незакрытое окно в зале тянуло сладкой свежестью мокрой майской зелени. Гром грохотал над крышей, гулко возрастая и разражаясь треском, когда мелькала красноватая молния, от нависших туч темнело. Потом приехали с поля в мокрых чекменях работники и стали распрягать у сарая грязные сохи, потом пригнали стадо, наполнившее всю усадьбу ревом и блеянием. Бабы бегали по двору за овцами, подоткнув подолы и блестя белыми босыми ногами по траве; пастушонок в огромной шапке и растрепанных лаптях гонялся по саду за коровой и с головой пропадал в облитых дождем лопухах, когда корова с шумом кидалась в чащу… Наступала ночь, дождь перестал, но отец, ушедший в поле еще утром, все не возвращался.
Я была одна дома, но я тогда никогда не скучала; я еще не успела насладиться ни своей ролью хозяйки, ни свободой после гимназии. Брат Паша учился в корпусе, Анюта, вышедшая замуж еще при жизни мамы, жила в Курске; мы с отцом провели мою первую деревенскую зиму в уединении. Но я была здорова и красива, нравилась сама себе, нравилась даже за то, что мне легко ходить и бегать, работать что-нибудь по дому или отдавать какое-нибудь приказание. За работой я напевала какие-то собственные мотивы, которые меня трогали. Увидав себя в зеркале, я невольно улыбалась. И, кажется, все было мне к лицу, хотя одевалась я очень просто.
Как только дождь прошел, я накинула на плечи шаль и, подхватив юбки, побежала к варку, где бабы доили коров. Несколько капель упало с неба на мою открытую голову, но легкие неопределенные облака, высоко стоявшие над двором, уже расходились, и на дворе реял странный, бледный полусвет, как всегда бывает у нас в майские ночи. Свежесть мокрых трав доносилась с поля, мешаясь с запахом дыма из топившейся людской. На минуту я заглянула и туда, – работники, молодые мужики в белых замашных рубахах, сидели вокруг стола за чашкой похлебки и при моем появлении встали, а я подошла к столу и, улыбаясь над тем, что я бежала и запыхалась, сказала:
– А папа где? Он был в поле?
– Они были не надолго и уехали, – ответило мне несколько голосов сразу.
– На чем? – спросила я.
– На дрожках, с барчуком Сиверсом.
– Разве он приехал? – чуть не сказала я, пораженная этим неожиданным приездом, но, вовремя спохватившись, только кивнула головой и поскорее вышла.
Сиверс, кончив Петровскую академию, отбывал тогда воинскую повинность. Меня еще в детстве называли его невестой, и он тогда очень не нравился мне за это. Но потом мне уже нередко думалось о нем, как о женихе; а когда он, уезжая в августе в полк, приходил к нам в солдатской блузе с погонами и, как все вольноопределяющиеся, с удовольствием рассказывал о «словесности» фельдфебеля-малоросса, я начала свыкаться с мыслью, что буду его женой. Веселый, загорелый – резко белела у него только верхняя половина лба, – он был очень мил мне.
«Значит, он взял отпуск», – взволнованно думала я, и мне было и приятно, что он приехал, очевидно, для меня, и жутко. Я торопилась в дом приготовить отцу ужин, но, когда я вошла в лакейскую, отец уже ходил по залу, стуча сапогами. И почему-то я необыкновенно обрадовалась ему. Шляпа у него была сдвинута на затылок, борода растрепана, длинные сапоги и чесучовый пиджак закиданы грязью, но он показался мне в эту минуту олицетворением мужской красоты и силы.
– Что ж ты в темноте? – спросила я.
– Да я, Тата, – ответил он, называя меня, как в детстве, – сейчас лягу и ужинать не буду. Устал ужасно, и притом, знаешь, который час? Ведь теперь всю ночь заря, – заря зарю встречает, как говорят мужики. – Разве молока, – прибавил он рассеянно.
Я потянулась к лампе, но он замахал головой и, разглядывая стакан на свет, нет ли мухи, стал пить молоко. Соловьи уже пели в саду, и в те три окна, что были на северо-запад, виднелось далекое светло-зеленое небо над лиловыми весенними тучками неясных и красивых очертаний. Все было неопределенно и на земле, и в небе, все смягчено легким сумраком ночи, и все можно было разглядеть в полусвете непогасшей зари. Я спокойно отвечала отцу на вопросы по хозяйству, но, когда он внезапно сказал, что завтра к нам придет Сиверс, я почувствовала, что краснею.
– Зачем? – пробормотала я.
– Свататься за тебя, – ответил отец с принужденной улыбкой. – Что ж, малый красивый, умный, будет хороший хозяин… Мы уж пропили тебя.
– Не говори так, папочка, – сказала я, и на глазах у меня навернулись слезы.
Отец долго глядел на меня, потом, поцеловав в лоб, пошел к дверям кабинета.
– Утро вечера мудренее, – прибавил он с усмешкой.

II

Сонные мухи, потревоженные нашим разговором, тихо гудели на потолке, мало-помалу задремывая, часы зашипели и звонко и печально прокуковали одиннадцать…
«Утро вечера мудренее», – пришли мне в голову успокоительные слова отца, и опять мне стало легко и как-то счастливо-грустно.
Отец уже спал, в кабинете было давно тихо, и все в усадьбе тоже спало. И что-то блаженное было в тишине ночи после дождя и старательном выщелкивании соловьев, что-то неуловимо прекрасное реяло в далеком полусвете зари. Стараясь не шуметь, я стала осторожно убирать со стола, переходя на цыпочках из комнаты в комнату, поставила в холодную печку в прихожей молоко, мед и масло, прикрыла чайный сервиз салфеткой и прошла в свою спальню. Это не разлучало меня с соловьями и зарей.
Ставни в моей комнате были закрыты, но комната моя была рядом с гостиной, и в отворенную дверь, через гостиную, я видела полусвет в зале, а соловьи были слышны во всем доме. Распустив волосы, я долго сидела на постели, все собираясь что-то решить, потом закрыла глаза, облокотясь на подушку, и внезапно заснула. Кто-то явственно сказал надо мной: «Сиверс!» – я, вздрогнув, очнулась, и вдруг мысль о замужестве сладким ужасом, холодом пробежала по всему моему телу…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента

Иван Бунин

Заря всю ночь

На закате шел дождь, полно и однообразно шумя по саду вокруг дома, и в незакрытое окно в зале тянуло сладкой свежестью мокрой майской зелени. Гром грохотал над крышей, гулко возрастая и разражаясь треском, когда мелькала красноватая молния, от нависших туч темнело. Потом приехали с поля в мокрых чекменях работники и стали распрягать у сарая грязные сохи, потом пригнали стадо, наполнившее всю усадьбу ревом и блеянием. Бабы бегали по двору за овцами, подоткнув подолы и блестя белыми босыми ногами по траве; пастушонок в огромной шапке и растрепанных лаптях гонялся по саду за коровой и с головой пропадал в облитых дождем лопухах, когда корова с шумом кидалась в чащу… Наступала ночь, дождь перестал, но отец, ушедший в поле еще утром, все не возвращался.

Я была одна дома, но я тогда никогда не скучала; я еще не успела насладиться ни своей ролью хозяйки, ни свободой после гимназии. Брат Паша учился в корпусе, Анюта, вышедшая замуж еще при жизни мамы, жила в Курске; мы с отцом провели мою первую деревенскую зиму в уединении. Но я была здорова и красива, нравилась сама себе, нравилась даже за то, что мне легко ходить и бегать, работать что-нибудь по дому или отдавать какое-нибудь приказание. За работой я напевала какие-то собственные мотивы, которые меня трогали. Увидав себя в зеркале, я невольно улыбалась. И, кажется, все было мне к лицу, хотя одевалась я очень просто.

Как только дождь прошел, я накинула на плечи шаль и, подхватив юбки, побежала к варку, где бабы доили коров. Несколько капель упало с неба на мою открытую голову, но легкие неопределенные облака, высоко стоявшие над двором, уже расходились, и на дворе реял странный, бледный полусвет, как всегда бывает у нас в майские ночи. Свежесть мокрых трав доносилась с поля, мешаясь с запахом дыма из топившейся людской. На минуту я заглянула и туда, – работники, молодые мужики в белых замашных рубахах, сидели вокруг стола за чашкой похлебки и при моем появлении встали, а я подошла к столу и, улыбаясь над тем, что я бежала и запыхалась, сказала:

– А папа где? Он был в поле?

– Они были не надолго и уехали, – ответило мне несколько голосов сразу.

– На чем? – спросила я.

– На дрожках, с барчуком Сиверсом.

– Разве он приехал? – чуть не сказала я, пораженная этим неожиданным приездом, но, вовремя спохватившись, только кивнула головой и поскорее вышла.

Сиверс, кончив Петровскую академию, отбывал тогда воинскую повинность. Меня еще в детстве называли его невестой, и он тогда очень не нравился мне за это. Но потом мне уже нередко думалось о нем, как о женихе; а когда он, уезжая в августе в полк, приходил к нам в солдатской блузе с погонами и, как все вольноопределяющиеся, с удовольствием рассказывал о «словесности» фельдфебеля-малоросса, я начала свыкаться с мыслью, что буду его женой. Веселый, загорелый – резко белела у него только верхняя половина лба, – он был очень мил мне.

«Значит, он взял отпуск», – взволнованно думала я, и мне было и приятно, что он приехал, очевидно, для меня, и жутко. Я торопилась в дом приготовить отцу ужин, но, когда я вошла в лакейскую, отец уже ходил по залу, стуча сапогами. И почему-то я необыкновенно обрадовалась ему. Шляпа у него была сдвинута на затылок, борода растрепана, длинные сапоги и чесучовый пиджак закиданы грязью, но он показался мне в эту минуту олицетворением мужской красоты и силы.

– Что ж ты в темноте? – спросила я.

– Да я, Тата, – ответил он, называя меня, как в детстве, – сейчас лягу и ужинать не буду. Устал ужасно, и притом, знаешь, который час? Ведь теперь всю ночь заря, – заря зарю встречает, как говорят мужики. – Разве молока, – прибавил он рассеянно.

Я потянулась к лампе, но он замахал головой и, разглядывая стакан на свет, нет ли мухи, стал пить молоко. Соловьи уже пели в саду, и в те три окна, что были на северо-запад, виднелось далекое светло-зеленое небо над лиловыми весенними тучками неясных и красивых очертаний. Все было неопределенно и на земле, и в небе, все смягчено легким сумраком ночи, и все можно было разглядеть в полусвете непогасшей зари. Я спокойно отвечала отцу на вопросы по хозяйству, но, когда он внезапно сказал, что завтра к нам придет Сиверс, я почувствовала, что краснею.

– Зачем? – пробормотала я.

– Свататься за тебя, – ответил отец с принужденной улыбкой. – Что ж, малый красивый, умный, будет хороший хозяин… Мы уж пропили тебя.

– Не говори так, папочка, – сказала я, и на глазах у меня навернулись слезы.

Отец долго глядел на меня, потом, поцеловав в лоб, пошел к дверям кабинета.

– Утро вечера мудренее, – прибавил он с усмешкой.

Сонные мухи, потревоженные нашим разговором, тихо гудели на потолке, мало-помалу задремывая, часы зашипели и звонко и печально прокуковали одиннадцать…

«Утро вечера мудренее», – пришли мне в голову успокоительные слова отца, и опять мне стадо легко и как-то счастливо-грустно.

Отец уже спал, в кабинете было давно тихо, и все в усадьбе тоже спало. И что-то блаженное было в тишине ночи после дождя и старательном выщелкивании соловьев, что-то неуловимо прекрасное реяло в далеком полусвете зари. Стараясь не шуметь, я стала осторожно убирать со стола, переходя на цыпочках из комнаты в комнату, поставила в холодную печку в прихожей молоко, мед и масло, прикрыла чайный сервиз салфеткой и прошла в свою спальню. Это не разлучало меня с соловьями и зарей.

Ставни в моей комнате были закрыты, но комната моя была рядом с гостиной, и в отворенную дверь, через гостиную, я видела полусвет в зале, а соловьи были слышны во всем доме. Распустив волосы, я долго сидела на постели, все собираясь что-то решить, потом закрыла глаза, облокотясь на подушку, и внезапно заснула. Кто-то явственно сказал надо мной: «Сиверс!» – я, вздрогнув, очнулась, и вдруг мысль о замужестве сладким ужасом, холодом пробежала по всему моему телу…

Я лежала долго, без мыслей, точно в забытьи. Потом мне стало представляться, что я одна во всей усадьбе, уже замужняя, и что вот в такую же ночь муж вернется когда-нибудь из города, войдет в дом и неслышно снимет в прихожей пальто, а я предупрежу его – и тоже неслышно появлюсь на пороге спальни… Как радостно поднимет он меня на руки! И мне уже стало казаться, что я люблю. Сиверса я знала мало; мужчина, с которым я мысленно проводила эту самую нежную ночь моей первой любви, был не похож на него, и все-таки мне казалось, что я думаю о Сиверсе. Я почти год не видала его, а ночь делала его образ еще более красивым и желанным. Было тихо, темно; я лежала и все более теряла чувство действительности. «Что ж, красивый, умный…» И, улыбаясь, я глядела в темноту закрытых глаз, где плавали какие-то светлые пятна и лица…

А меж тем чувствовалось, что наступил самый глубокий час ночи. «Если бы Маша была дома, – подумала я про свою горничную, – я пошла бы сейчас к ней, и мы проговорили бы до рассвета… Но нет, – опять подумала я, – одной лучше… Я возьму ее к себе, когда выйду замуж…»

Что-то робко треснуло в зале. Я насторожилась, открыла глаза. В зале стало темнее, все вокруг меня и во мне самой уже изменилось и жило иной жизнью, особой ночной жизнью, которая непонятна утром. Соловьи умолкли, – медленно щелкал только один, живший в эту весну у балкона, маятник в зале тикал осторожно и размеренно-точно, а тишина в доме стала как бы напряженной. И, прислушиваясь к каждому шороху, я приподнялась на постели и почувствовала себя в полной власти этого таинственного часа, созданного для поцелуев, для воровских объятий, и самые невероятные предположения и ожидания стали казаться мне вполне естественными. Я вдруг вспомнила шутливое обещание Сиверса прийти как-нибудь ночью в наш сад на свидание со мной… А что, если он не шутил? Что, если он медленно и неслышно подойдет к балкону?

Облокотившись на подушку, я пристально смотрела в зыбкий сумрак и переживала в воображении все, что я сказала бы ему едва слышным шепотом, отворяя дверь балкона, сладостно теряя волю и позволяя увести себя по сырому песку аллеи в глубину мокрого сада…

Я обулась, накинула шаль на плечи и, осторожно выйдя в гостиную, с бьющимся сердцем остановилась у двери на балкон. Потом, убедившись, что в доме не слышно ни звука, кроме мерного тиканья часов и соловьиного эхо, бесшумно повернула ключ в замке. И тотчас же соловьиное щелканье, отдававшееся по саду, стало слышнее, напряженная тишина исчезла, и грудь свободно вздохнула душистой сыростью ночи.

По длинной аллее молодых березок, по мокрому песку дорожки я шла в полусвете зари, затемненной тучками на севере, в конец сада, где была сиреневая беседка среди тополей и осин. Было так тихо, что слышно было редкое падение капель с нависших ветвей. Все дремало, наслаждаясь своей дремотой, только соловей томился своей сладкой песней. В каждой тени мне чудилась человеческая фигура, сердце у меня поминутно замирало, и, когда я наконец вошла в темноту беседки и на меня пахнуло ее теплотой, я была почти уверена, что кто-то тотчас же неслышно и крепко обнимет меня.

В рассказе «Заря всю ночь» И.А. Бунин демонстрирует мучительный для каждого человека разрыв между желаниями, мечтами и реальностью. Главная героиня Наталья (или, как принято ее было называть, Тата) всего за одну ночь, проведённую в саду наедине с собой, меняет свое решение о замужестве, и, еще вечером готовая ответить жениху «да», утром твердо знает, что откажет.

Здесь автор показывает не юношеские причуды, а самостоятельное решение героини, вызванное внутренней правотой ее пробудившейся души, первым подъёмом личностного чувства. В данном случае не объяснить «простыми словами», почему главная героиня, постепенно свыкшаяся с мыслью, что станет женой Сиверса, вдруг решается ему отказать. Ведь незадолго до этого читатель узнает, что Наталья еще с детства считалась невестой Сиверса, и несмотря на то, что он из-за этого в ту пору ей сильно не нравился, спустя время Тата уже нередко думала о Сиверсе, как о женихе, и стала постепенно свыкаться с той мыслью, что станет женой этого молодого человека. В данном рассказе душевное состояние главной героини Бунин определяет путем сопоставления с миром окружающей природы.

Давно привычными стали рассуждения о поэтической выразительности пейзажей писателя, о том, что природа помогала Бунину наиболее глубоко и полно раскрыть внутренний мир героев своих произведений, и их многообразие чувств.

О неразрывной связи между человеком и миром природы в бунинских произведениях неоднократно писали в своих критических и литературоведческих трудах такие видные деятели литературной критики как К. Чуковский, Ф. Степун, Г. Адамович, позже – советские литературоведы: А. Волков, О. Сливицкая, Ю. Мальцев, Л. Колобаева. Одни из современных исследователей творчества писателя Г.М. Благасова и А.М. Омельян в одной из своих статей (2007 г.) справедливо отметили, что особая причастность к природе ощущается героями бунинских произведений в моменты любовного восторга. Эти слова как нельзя более точно характеризуют и героиню «Зари всю ночь».

Сначала в душе Таты, подобно пробуждению природы (события рассказа происходят весной), пробуждается сладостное ожидание любви и счастья. Затем автор показывает сад, свежий после дождя – один из любимых своих пейзажей, символизирующий очищение, что-то свежее, новое. Это очищение словно способствует прозрению Натальи, рождает у нее новое мироощущение.

Тата любила, и этой любовью было наполнено все, что ее окружало: холодное ароматное утро, свежий цветущий сад, утренняя звезда. И героиня ждет, что ее жених также почувствует это и разделит с ней эту ночь самой нежной первой любви. Однако Сиверс так и не приходит, чувства Натальи не находят ожидаемого воплощения, и она понимает, что этот человек не сможет подарить ей любовного счастья.

В заключение стоит отметить, что в данном произведении само название можно по праву считать символичным, воспринимая слово «заря» не только в буквальном, а также и в метафорическом значении – «заря в душе».

Суффикс - ЕКСуффикс -ИК Если при склонении выпадает гласная: Замочек –замочка. Не выпадает при склонении гласная Ключик – ключика, ларчик – ларчика. Суффикс -ЧИКСуффикс -ЩИК После Д –Т, З – С, Ж Разведчик, летчикВ остальных случаях Фонарщик, каменщик, Суффикс -ИЧКСуффикс – ЕЧК Жен.род, образован. от основ на –ИЦ-: умница - умничка Остальные случаи и на –МЯ Утро – утречко, имя-имечко Суффикс -ИНКСуффикс –ЕНК От сущ. на – ИНА: жемчужина - жемчужинка, соломина – соломинка. Одуш. Сущ. Жен.Рода: француженка, неженка.Уменшительные жен.р. основой на – Н: Сосна – сосенка, песенка. Суффикс ЕЦСуффикс ИЦ Муж.р. с беглой гласной: морозец-морозца Женский род Кормилица, лестница, книжица. -ЕЦ Средний род- ИЦ Средний род Ударение падает на окончание Ударение предшествует суффиксу -ЕНЬК - иньк - ОНЬК После шипящих и мягких согласных: Машенька. Только заинька, паинька После остальных согласных: липонька, лисонька

Прилагательное Суффикс -ив Суффикс -ев (-еват, -евит) под ударением: ленивый, красивый Исключение: милостивый при безударном произношении: ключевой, соевый, боевойэ Суффикс - к Суффикс - ск Если прилаг. имеет краткую форму: узкий – узок, дерзкий – дерзок Образовано от сущ. с основой на К, Ч, Ц: немец – немецкий, рыбак - рыбацкий, ткач - ткацкий В остальных случаях. Белорус – белорусский, Француз – французский. причастие Суффикс –УЩ, -ЮЩ, -ЕМСуффикс –АЩ, -ЯЩ, --ИМ. Если причастие образовано от глагола 1 спряжения. Бороться – борющийся. Если причастие образовано от глагола 2 спряжения. Дышать – дышащий. Суффикс –АНН, -ЯННСуффикс _ЕНН Если причастие образовано от глагола в неопределенной форме на –ать, -ять. Выдержать - выдержанный Если причастие образовано от глагола в неопределенной форме на –еть, -ить, -ти, -чь Изранить – израненный. глагол Суффикс –ова, -ева Суффикс –ыва, -ива. Если в 1 лице ед.ч. глагол оканчивается на – ую, -юю. Заведовать – заведую, воевать – воюю. Если в неопределенной форме и в прошедшем времени сохраняется тот же суффикс. Разведывать – разведывал – разведываю.

ПРАВОПИСАНИЕ -Н- и -НН- В СУФФИКСАХ РАЗЛИЧНЫХ ЧАСТЕЙ РЕЧИ. Н и НН в именах существительных. В именах существительных пишется столько Н, сколько в слове, от которого оно образовано: нефтяной - нефтя Ник, пленный - пле ННик, образованный – образованность, гостиный - гостиница, изгнанный - изгнанник. В существительных пишется НН, если одно Н входит в корень, а второе Н - в суффикс: бессонница, мошенник, осинник. ЗАПОМНИТЕ: приданое, бесприданница. Н и НН в именах прилагательных. ЗАПОМНИТЕ: следует различать прилагательные, образованные от имён существительных (отымённые прилагательные) и образованные от глаголов (отглагольные прилагательные). В отымённых прилагательных пишется НН в суффиксах -ОНН-. -ЕНН-: экскурсионный, лекци ОННый, утр ЕННий, торжеств ЕННый если прилагательное образовано от существительного с основой на -Н: туман – туманный, дно - бездонный дно - бездонный в кратком прилагательном,если в полном - две буквы НН: ценная вещь - вещь ценна Н в суффиксе -ИН-; -АН-, -ЯН-, ледяной, серебряный, кожаный, гусиный Исключения: стеклянный, деревянный, оловянный в кратком прилагательном, если в полном - одна буква Н: прекрасный – прекрасна ЗАПОМНИТЕ НАПИСАНИЕ СЛОВ: ветреный (день, человек), ветряной (двигатель), ветряная (мельница, оспа), свиной, багряный, рдяный, румяный, юный, рьяный, пьяный, синий. В отглагольных прилагательных пишется НН Если прилагательное образовано от глаголас суффиксами -ОВА- (- ЕВА-): марин ОВАть – марин ОВАННый. В отглагольных прилагательных пишется одна Н 1) если прилагательное образовано от глагола несовершенного вида: варить (нес. в.) - вареный картофель; сушить (нес. в.) - несушЁНые ягоды; 2) в сложных прилагательных, образованных из сочетаний наречий (гладко, мало, много и пр.) и отглагольных прилагательных: гладкокрашеный, малоезженый. НО: гладковыкрашенный (полное причастие), так как вторая часть слова образована от глагола совершенного вида. ЗАПОМНИТЕ написание слов: смышленый, нежданный, негаданный, невиданный, неслыханный, нечаянный, отчаянный, желанный, медленный, деланный, священный, кованый, жеваный. Н и НН в причастиях НН в полных причастиях 1. Есть приставка, кроме НЕ Засушенный цветок. 2. Образовано от бесприставочного глагола совершенного вида. прочитать (сов. в.) - прочитанная книга, высушить (сов. в.) - высушенные грибы, бросить (сов. в.) - брошенная лодка, решить (сов. в.) – решённая. 3. Есть зависимые слова сушенные на солнце грибы (есть зависимые от причастия слова). Одна Н в кратких причастиях; каша сварена, книга прочитана, лодка брошена. Одна и две буквы Н в суффиксах наречий на –о и –е. Пиши столько Н, сколько в прилагательных, от которых наречие образовано. Интересный – интересно, Грустный – грустно, Уверенный –уверенно, Мужественный – мужественно. Различие кратких форм причастий и кратких форм прилагательных 1) Краткие причастия (только -н-): Войска сосредоточены. Сосредоточены краткое причастие, можно заменить глаголом: Войска сосредоточились. 2) Краткие прилагательные (с -к- и -нн-: столько -к-, сколько в полной форме): Ученица воспитанна и аккуратна. (Воспитанна и аккуратна краткие прилагательные, т.к. здесь даётся характеристика ученицы, а не её действия. Можно образовать полные формы: Ученица воспитанная и аккуратная).

Выделите корень и суффиксы в следующих словах и формах слов. 1) Весенний, каменный, клюквенный, соломенный, свиной. 2) Почка, баночка, верёвочка, строчка, тарелочка, шапочка, ёлочка, дырочка, ошибочка, тесёмочка, ямочка, косточка, удочка, яхточка. 3) Кузнечик, барабанчик, лимончик, зенитчик. 4) Ежевичный, практичный, столичный, фабричный, зонтичный, праздничный, единичный, годичный, типичный. 5) Любезность, пресность, хищность, готовность, горячность, общность, звучность, законность, масштабность. 6) Сосенка, ставенка, колоколенка, плетёнка, сотенка. 7) Половинка, скважинка, турбинка, смородинка, баранинка, глубинка, курятинка, перинка, жемчужинка, вечеринка, смешинка. 8) Торжествовать, чувствовать, бедствовать, господствовать, лакействовать, шефствовать, бодрствовать, председательствовать, умствовать. 1.Весен-н-ий, камен-н-ый, клюкв-енн-ый, солом-енн-ый, свин-ой 2.Почка, баноч-к-а, верёвоч-к-а, строч-к-а, тарелоч-к-а, шапоч-к-а, дыр-оч-к-а, ошиб-оч-к-а, тесём-оч-к-а, ям-оч-к-а, кост-очк-а, уд-очк-а, яхт-очк-а. 3.Кузнечик, барабан-чик, лимон-чик, зенитч-ик 4.Ежевич-н-ый, практич-н-ый, столич-н-ый, фабрич-н-ый, зонт-ич-н-ый, праздн-ич-н-ый, един-ич-н-ый, год-ичн-ый, тип-ичн-ый 5.Любезн-ость, пресн-ость, хищн-ость, готов-ность, горяч-ность, общ-ность, звуч-н-ость, закон-н-ость, масштаб-н-ость 6.Сосен-к-а, ставен-к-а, колокол-ен-к-а, плет-ён-к-а, сот-ен-к-а 7.Половин-к-а, скважин-к-а, турбин-к-а, смородин-к-а, баран-ин-к-а, глуб-ин- к-а, пер-ин-к-а, жемчуж-ин-к-а, вечер-инк-а, смеш-инк-а 8.Торжеств-ова-ть, чувств-ова-ть, бед-ств-ова-ть, господ-ств-ова-ть, лакей-ств- ова-ть, шеф-ств-ова-ть, бодр-ствова-ть, председатель-ствова-ть, ум-ствова-ть

1. Пастуш..нок гонялся по саду за коровой (Бунин). 2. Перед ним тарелка с борщ..м 3, ломт..ки ч..рного хлеба и оливки 3 на блюд..чке (А.Н. Толстой). 3. Потешь же, миленький дружоч..к. Вот лещ..к, потроха 3, вот стерляди кусоч..к (Крылов). 4. Она хоть и плакала, но и сейчас вынула из кармана шубы два старых пёр..шка, коротенький карандаш..к и тоненькую книж..чку крупной печати (Гладков). 5. Спросишь мнение, – придёт в смятень..це, деликатно отложит до следующего дня, а к следующему узнает мнень..це уважаемого товарища заведующего 3 (Маяковский). 6. Лепечут песню новую и липа (бледно) листая, и белая берёз..н..ка с зелёною косой (Некрасов). 7. Актёры любили её и называли «мы с Ван..ч..кой» и «душ..ч..кой» (Чехов). 8. Уж я врем..ч..ко проведу, проведу… Уж я тем..ч..ко почешу, почешу… Уж я сем..ч..ки полущу, полущу (Блок). 9. Виш..н..ки мне, признаться, теперь в редкость (Салтыков-Щедрин). 10. Лиз..н..ка вздохнула (Попов). 11. Кучер словно в раздумь.. пр..слонился к ветхому столб..ку крыл..ч..ка (А.Н. Толстой). 12. В фуфа..ч..ках пуховых белый снег (Луговской). 13. И кусал он, и рвал, и писал, и строчил письм..цо к своей Саш..н..ке… (Лермонтов). 1. Пастушонок гонялся по саду за коровой. 2. Перед ним тарелка с борщом, ломтики чёрного хлеба и оливки на блюдечке. 3. Потешь же, миленький дружочек. Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек. 4. Она хоть и плакала, но и сейчас вынула из кармана шубы два старых пёрышка, коротенький карандашик и тоненькую книжечку крупной печати. 5. Спросишь мнение, – придёт в смятеньице, деликатно отложит до следующего дня, а к следующему узнает мненьице уважаемого товарища заведующего. 6. Лепечут песню новую и липа бледнолистая, и белая берёзонька с зелёною косой. 7. Актёры любили её и называли «мы с Ванечкой» и «душечкой». 8. Уж я времечко проведу, проведу... Уж я темечко почешу, почешу... Уж я семечки полущу, полущу. 9. Вишенки мне, признаться, теперь в редкость. 10. Лизонька вздохнула. 11. Кучер словно в раздумье прислонился к ветхому столбику крылечка. 12. В фуфаечках пуховых белый снег. 13. Икусал он, и рвал, и писал, и строчил письмецо к своей Сашеньке...

Уступч..вый, январ..ский, плюш..вый, прожорл..вый, молодц..ватый, стар..нький, кумач..вый, ноябр..ский, угр..ватый, свинц..вый, разговорч..вый, богатыр..ский, кра..вой, тих..нький, клязьм..нский, сторож..вой, керч..нский, продолг..ватый, пенз..нский, ялт..нский, красив..нький, завистл..вый, рыж..ватый, молодц..ватый, син..ватый, обидч..вый, разговорч..вый, расчётл..вый, грязн..ватый, бел..ватый, лёг..нький, тих..нький, милост..вый, алюмини..вый, юрод..вый, тюл..вый, вин..ватый, ноздр..ватый, кольц..вой, тен..вой, кукуш..чий, старуш..чий, узорч..тый, черепи..чатый, ступен..чатый, бревен..чатый, фрунз..нский, взрывч..тый, брус..атый, весну..атый, бороз..атый, до..атый, рыцар..ский, рязан..ский, день-ден..ской, тянь-шан..ский, декабр..ский, сентябр..ский, губч..тый, звёз..атый, надоедл..вый, сегодн..шний, форел..вый, лазор..вый, натри..вый, нутри..вый, убог..нький, краснопресн..нский, грозн..нский, масл..ные руки, масл..ные брюки, масл..ные краски, масл..ное пятно, масл..ная каша, ветр..ная мельница, ветр..ной двигатель, ветр..ная оспа, ветр..ная девушка, масл..ная неделя, ветр..ное поведение. Уступчивый, январский, плюшевый, прожорливый, молодцеватый, старенький, кумачовый, ноябрьский, угреватый, свинцовый, разговорчивый, богатырский, краевой, тихонький, клязьменский, сторожевой, керченский, продолговатый, пензенский, ялтинский, красивенький, завистливый, рыжеватый, молодцеватый, синеватый, обидчивый, разговорчивый, расчётливый, грязноватый, беловатый, лёгонький, тихонький, милостивый, алюминиевой, юродивый, тюлевый, виноватый, ноздреватый, кольцевой, теневой, кукушечий, старушечий, узорчатый, черепитчатый, ступенчатый, бревенчатый, фрунзенский, взрывчатый, брусчатый, веснушчатый, бороздчатый, дощатый, рыцарский, рязанский, день-деньской, тянь-шаньский, декабрьский, сентябрьский, губчатый, звёздчатый, надоедливый, сегодняшний, форелевый, лазоревый, натриевый, нутриевый, убогонький, краснопресненский, грозненский, масленые руки, масленые брюки, масляные краски, масляное пятно, масленая каша, ветряная мельница, ветряной двигатель, ветряная оспа, ветреная девушка, масленая неделя, ветреное поведение.

Хлопоч..щий, трепещ..щий, др..мл..щий, хлещ..щий, волну..щий, плещ..щийся, стел..щийся, ре..щий, се..щий, кол..щий, бор..щийся, ро..щий, люб..щий, знач..щий, готов..щийся, кле..щий, терп..щий, дыш..щий, слыш..щийся, стро..щийся, пен..щийся, движ..щийся, скач..щий, тащ..щий, независ..щий, независ..мый, волну..мый, уважа..мый, контролиру..мый, незабыва..мый, реша..мый, замеча..мый, оклеива..мый, изменя..мый, оканчива..мый, слыш..мый, вид..мый, ненавид..мый, вспах..нный, задерж..нный, прочит..нный, обстрел..нный, зате..нный, посе..нный, обвяз..нный, осып..нный, увеш..нный, подвеш..нный, занавеш..нный, выслуш..нный, высме..нный, купл..нный, допил..нный, достро..нный, насто..нный, скле..нный, просмотр..нный, взлохмач..нный, удосто..нный, пристрел..нное ружьё, стрел..ный воробей, пристрел..нный кабан, выкач..нная из бака нефть, выкач..нная из подвала бочка, замеш..нное тесто, замеш..нный в преступлении человек, замасл..нный, навеш..нное бельё, навеш..нная дверь, перевеш..нный товар, перевеш..нное из шкафа на вешалку пальто. Хлопочущий, трепещущий, дремлющий, хлещущий, волнующий, плещущийся, стелющийся, реющий, сеющий, колющий, борющийся, роющий, любящий, значащий, готовящийся, клеящий, терпящий, дышащий, слышащийся, строящийся, пенящийся, движущийся, скачущий, тащащий, независящий, независимый, волнуемый, уважаемый, контролируемый, незабываемый, решаемый, замечаемый, оклеиваемый, изменяемый, оканчиваемый, слышимый, видимый, ненавидимый, вспаханный, задержанный, прочитанный, обстрелянный, затеянный, посеянный, обвязанный, осыпанный, увешанный, подвешенный, занавешенный, выслушанный, высмеянный, купленный, допиленный, достроенный, настоянный, склеенный, просмотренный, взлохмаченный, удостоенный, пристрелянное ружьё, стреляный воробей, пристреленный кабан, выкачанная из бака нефть, выкаченная из подвала бочка, замешенное тесто, замешанный в преступлении человек, замасленный, навешанное бельё, навешенная дверь, перевешанный товар, перевешенное из шкафа на вешалку пальто.

На закате шел дождь, полно и однообразно шумя по саду вокруг дома, и в незакрытое окно в зале тянуло сладкой свежестью мокрой майской зелени. Гром грохотал над крышей, гулко возрастая и раздражаясь треском, когда мелькала красноватая молния, от нависших туч темнело. Потом приехали с поля в мокрых чекменях работники и стали распрягать у сарая грязные сохи, потом пригнали стадо, наполнившее всю усадьбу ревом и блеянием. Бабы бегали по двору за овцами, подоткнув подолы и блестя белыми босыми ногами по траве; пастушонок в огромной шапке и растрепанных лаптях гонялся по саду за коровой и с головой пропадал в облитых дождем лопухах, когда корова с шумом кидалась в чащу... Наступила ночь, дождь перестал, но отец, ушедший в поле еще утром, все не возвращался.
Я была одна дома, но я тогда никогда не скучала; я еще не успела насладиться ни своей ролью хозяйки, ни свободой после гимназии. Брат Паша учился в корпусе, Анюта, вышедшая замуж еще при жизни мамы, жила в Курске; мы с отцом провели мою первую деревенскую зиму в уединении. Но я была здорова и красива, нравилась сама себе, нравилась даже за то, что мне легко ходить и бегать, работать что-нибудь по дому или отдавать какое-нибудь приказание. За работой я напевала какие-то собственные мотивы, которые меня трогали. Увидав себя в зеркале, я невольно улыбалась. И, кажется, все было мне к лицу, хотя одевалась я очень просто.
Как только дождь прошел, я накинула па плечи шаль и, подхватив юбки, побежала к парку, где бабы доили коров. Несколько капель упало с неба на мою открытую голову, но легкие неопределенные облака, высоко стоявшие над двором, уже расходились, и на дворе реял странный, бледный полусвет, как всегда бывает у нас в майские ночи. Свежесть мокрых трав доносилась с поля, мешаясь с запахом дыма из топившейся людской. На минуту я заглянула и туда, - работники, молодые мужики в белых запашных рубахах, сидели вокруг стола за чашкой похлебки и при моем появлении встали, а я подошла к столу и, улыбаясь над тем, что я бежала и запыхалась, сказала:
- А папа где? Он был в поле?
- Они были не надолго и уехали, - ответило мне несколько голосов сразу.
- На чем? - спросила я.
- На дрожках, с барчуком Сиверсом.
- Разве он приехал? - чуть не сказала я, пораженная этим неожиданным приездом, но, вовремя спохватившись, только кивнула головой и поскорее вышла.
Сиверс, кончив Петровскую академию, отбывал тогда воинскую повинность. Меня еще в детстве называли его невестой, и он тогда очень не нравился мне за это. Но потом мне уже нередко думалось о нем, как о женихе; а когда он, уезжая в августе в полк, приходил к нам в солдатской блузе с погонами и, как все вольноопределяющиеся, с удовольствием рассказывал о "словесности" фельдфебеля- малоросса, я начала свыкаться с мыслью, что буду его женой. Веселый, загорелый - резко белела у него только верхняя половина лба, - он был очень мил мне.
"Значит, он взял отпуск", - взволнованно думала я, и мне было и приятно, что он приехал, очевидно, для меня, и жутко. Я торопилась в дом приготовить отцу ужин, но, когда я вошла в лакейскую, отец уже ходил по золу, стуча сапогами. И почему-то я необыкновенно обрадовалась ему. Шляпа у него была сдвинута па затылок, борода растрепана, длинные сапоги и чесучовый пиджак закиданы грязью, но он показался мне в эту минуту олицетворением мужской красоты и силы.
- Что ж ты в темноте? - спросила я.
- Да я, Тата, - ответил он, называя меня, как в детстве, - сейчас лягу и ужинать не буду. Устал ужасно, и притом, знаешь, который час? Ведь теперь всю ночь заря, заря зарю встречает, как говорят мужики. Разве молока, - прибавил он рассеянно.
Я потянулась к лампе, но он замахал головой и, разглядывая стакан на свет, нет ли мухи, стал пить молоко. Соловьи уже пели в саду, и в те три окна, что были на северо-запад, виднелось далекое светло-зеленое небо над лиловыми весенними тучками нежных и красивых очертаний. Все было неопределенно и на земле, и в небе, все смягчено легким сумраком ночи, и все можно было разглядеть в полусвете непогасшей зари. Я спокойно отвечала отцу на вопросы по хозяйству, но, когда он внезапно сказал, что завтра к нам придет Сиверс, я почувствовала, что краснею.
- Зачем? - пробормотала я.
- Свататься за тебя, - ответил отец с принужденной улыбкой. - Что ж, малый красивый, умный, будет хороший хозяин... Мы уж пропили тебя.
- Не говори так, папочка, - сказала я, и на глазах у меня навернулись слезы.
Отец долго глядел на меня, потом, поцеловав в лоб, пошел к дверям кабинета.