Московский Сен-Жермен. Великолепная Пречистенка. Сергей есенин и айседора дункан Пречистенка 20 история

В 1905 году Айседора Дункан впервые выступила перед российской публикой. Потом самая эпотажная танцовцица начала 20-го столетия так полюбила русских, что даже переехала в СССР в 1921 году, почти три года жила в Москве, организовала там собственную студию танца и вышла замуж за самого Сергея Есенина. Но, пожалуй, мало кому известно, что экстравагантная американка, несравненная Айседора, приезжала в Оренбург летом 1924 года. О том, что единственная гастроль знаменитой "босоножки" состоялась в городском театре, писала газета "Советская степь". Выступление это проходило в рамках большого турне, которое совершала товарищ Дункан, едва оправившись после автомобильной катастрофы под Псковом. Этот гастрольный тур известной танцовщицы устраивался в пользу её московской школы и охватывал Волгу, Сибирь и Китай. Из Поднебесной двести женщин приглашали Дункан для преподавания её искусства. В то время Айседора была самой настоящей мега-звездой, зрелой 47 летней женщиной и жаждала новых ощущений и впечатлений. "Лучшее, что по моему мнению сделала Советская власть - зто, что она сказала: "Искусство для народа", - рассуждала экстравагантная американка. Оренбургские журналисты, захлёбываясь от восторга, писали, что имя Айседоры Дункан облетело все сцены старого и нового света, что двадцать лет назад она провозгласила новые принципы танца... "Это не танец, а рассказ, сотканый из волнующих линий тела. Классический танец древней Эллады она превратила в музыкальную живопись", делился восторгом журналист от выступления танцовщицы. Айседору называли революционеркой танца и музыки. Современников вохищало, как босоногая балерина умудрялась "танцем рассказывать музыку, живописать сами звуки".
В то время "знаменитая босоножка" была искренне уверена, что её "энергия и работа нужны только Советской России".
В Оренбурге Айседора не только выступала вместе с известным танцором Марком Мойчиком, но и посетила детский дом № 2, который находился на Гришковской улице (теперь ул. Чичерина). Как писал корреспондент газеты "Советская степь" Анненков-Бернард, которому посчастливилось быть свидетелем этой встречи: "Сама Дункан загорелась в атмосфере юного чистого восторга. С огромным увлечением объясняла она детям основы своего понимания движения, как искусства".
"Первый мой танец был на берегу моря. Я была поражена его величием и мне хотелось передать его движением рук, моего тела", - делилась воспоминаниями американская артистка с полуголодными оренбургскими детдомовцами. На прощание известная танцовщица вместе с детьми вдохновенно спела "Интернационал". "Каким солнечным светом озарила артистка сумрачный дом на пыльной улице пыльного города", - романтично вздыхал корреспондент газеты "Советская степь" Анненков-Бернард.
В материале использованы документы Оренбургского областного архива, предоставленные Татьяной Судоргиной.

В самом конце 1999 года была официально завершена реставрация особняка на Пречистенке 20, которым в разное время владели и жили весьма примечательные для нашей истории личности.

В ходе проведения реставрационных работ был раскрыт считавшийся пропавшим интерьер Мавританской комнаты, авторство которой приписывается Федору Осиповичу Шехтелю. Под 12 слоями белой краски был обнаружено и раскрыто удивительное оформление камина. Как и вся комната, это оформление камина было стилизовано под самаркандский мавзолей из комплекса Шах-и-Зинда, в том числе и характерной арабской вязью

Но при внимательном рассмотрении этой “арабской вязи” на самом деле можно причитать наше родное (на начало 20 века — с символом “Ѣ”) начертание фамилии последнего законного владельца этого особняка – Ушков.

Федор Осипович Шехтель продемонстрировал свой удивительный талант и в таких, казалось бы, мелочах, сохранив для потомков фамилию владельца “вплетя” ее в арабскую вязь!

Сам Мавританский зал, который по некоторым сведениям изначально проектировался как курительная комната, нынче служит официальным залом приемов ГлавУПД МИД России, который нынче и считает себя владельцем этого особняка. К великому сожалению фотографии этого объекта культурного наследия федерально значения (точнее сказать — его интерьеров) практически отсутствуют, да и возможность его посещение, предусмотренная Федеральным законом от 25 июня 2002 г. N 73-ФЗ, также представляется весьма сомнительной. Так что с этим культурным наследием народов России могут ознакомиться либо “ответственные” “товарищи”, либо представители дипломатического корпуса.

Свой нынешний облик этот особняк получил в 1907 году (1909 ?) когда его последний законный владелец Алексей Константинович Ушков заказал переустройство владения, построенного ранее, еще в начале 19 века в классическом стиле.

Авторство приобретенного Ушковым особняка приписывается Матвею Казакову, но документальных подтверждений тому найти не удалось. А вот для того, чтобы установить архитектурное авторство дошедшего до наших дней особняка, перестроенного уже для Ушкова, потребуется небольшое путешествие в пространстве и во времени – в самое начало 20-го века, в …. Казань.

«Я хочу, чтобы в моем доме поместился весь мир. Украшайте каждую комнату в отдельном стиле». Так ответил Алексей Константинович Ушков на вопрос архитектора Карла Людвиговича Мюфке, в каком стиле тот хотел бы перестроить владения по Воскресенской улице (сейчас Кремлёвская, 33) в Казани.

Алексей Константинович Ушков (1879-1948 гг.) происходил из состоятельного рода промышленников Ушковых, основавших в середине 19 веке в тогдашней деревне Бондюга – сейчас это город Мендеелевск, недалеко от Елабуги крупное химическое производство. Ныне это химзавод имени Карпова. По материнской линии Алексей Ушков наследовал чайную “империю” Губкина-Кузнецова, включая чайные плантации на Цейлоне.

Нельзя не вспомнить слова Дмитрия Ивановича Менделеева, который несколько лет работал на заводе Ушковых в Бондюге: «Я, видевший немало западноевропейских химических заводов, с гордостью увидел, что может созданное русским деятелем не только не уступать, но и во многом превосходить иноземное…»

Будучи еще студентом Казанского университета, Алексей Константинович Ушков к своей свадьбе получает в подарок от своего дяди несколько строений, расположенных на Воскресенской улице в Казани. Возможно не без участия отца невесты, Зинаиды Высоцкой – профессора хирургической патологии казанского университета Николая Федоровича Высоцкого и был приглашен архитектор Карл Мюфке, строивший в это время корпус Казанского университета.

Перестроенный по проекту Мюфке дом Алексей Ушков преподносит в дар своей невесте в 1907 (1908 ?) году. Сейчас в этом доме располагается республиканская библиотека, и желающие без труда могут совершить виртуальную экскурсию по его затейливым интерьерам, “поместившими весь мир”.

Но вернемся в Москву, на Пречистенку. Ниже представлены фотографии дома Ушкова в Казани и его дом на Пречистенке. Есть достаточно оснований полагать, что это практически “близнецы-братья”: общая композиция, богатейшая и ни с чем ни сравнимая декоративная отделка, оформление балкона.

Дом Ушкова в Казани располагаясь на углу двух улиц, имеет два “парадных” фасада, в отличии от нашего Московского. Но общая композиция фасадов – два этажа и их пропорции, первый с рустовкой, а второй с богатыми лепным декором и ажурной, характерной формы кованой балконной решеткой, оформление крыши вазами, все это в целом говорит о идентичности (возможно, переработке) проектов.

Внимательное рассмотрение элементов декора еще более укрепляет эту позицию: на фасадах обоих зданий присутствуют вполне характерные птицы, орнамент с кадуцеем, раковинами, львиными мордами, и женской головкой на фронтоне. Весьма характерны и практически совпадающие парные изображения грифонов:

Есть документальные свидетельства авторства и непосредственного участия Карла Мюфке в строительстве Казанского особняка Ушкова. Газета Казанский телеграф», в 1906 писала “Вчера на стройке дома Ушкова с лесов упал архитектор Мюфке…”. Далее сообщалось, что он сломал два ребра, но “но работу не оставил и, отряхнувшись, мужественно полез на леса”.

По поводу же строительства Московского дома Ушкова на Пречистенке (точнее сказать перестройки из строго классического Московского особняка 19 века), точных свидетельств найти пока не удалось. Однако очевидное стилистическое сходство позволяет с достаточной степенью уверенности приписать авторство самого проекта именно Карлу Мюфке.

А вот для отделки интерьера, в частности, курительной комнаты в восточном стиле был приглашен Федор Шехтель, уже хорошо знакомый старшему брату Ушкова – Григорию Константиновичу по его Московскому особняку (Рождественский бульвар дом 10). Кстати, уместно вспомнить, что винный погреб для Григория Константиновича Ушкова в Форосе (по образцу винных подвалов в Шампани) строил Шехтель. Этот подвал “Шесть лучей”, будучи заглублен до 8 метров, обеспечивал постоянную температуру 12-13°C и вмещал до 100 тысяч ведер вина. (Для справки: в издании “Архитекторы Московского модерна. Творческие портреты” М. Нащокина не указывает в списке работ Федора Шэхтеля оформление интерьера в доме Алексея Ушков на Пречистенке)

В связи со вторым браком Алексея Константиновича его дом на Пречистенке 20 спустя буквально несколько лет после своей постройки претерпел примечательное внутреннее переустройство. Скорее всего, именно это переустройство и сыграло в его последующей судьбе весьма примечательную роль. Алексей Константинович вторым браком был женат на известной приме-балерине Большого театра Александре Балашовой, и для нее в особняке был обустроен репетиционный зал с зеркальными стенами.

Об этом зале и великолепном убранстве внутренних жилых покоев вспоминал Илья Ильич Шнейдер, начавший свою карьера как журналист и театральный обозреватель еще 1912 году. Вскоре после Февральских событий 17 года после благотворительного бала в Большом театре ему довелось провожать приму Балашову домой. Александра Михайловна пригласила его зайти и провела “экскурсию” по своим покоям, о чем буквально несколькими годами позже Щнейдеру случится вспомнить, но уже в связи с другой хозяйкой особняка на Пречистенке.

В 1921 году Алексей Ушков и Александра Балашова покинут свой особняк и вскоре поселятся в Париже на Rue de La Pampe, 103 в доме, некогда принадлежавшем другой известной танцовщице Айседоре Дункан. И в том же 1921 году именно Илья Шнейдер по поручению Луначарского, ставший секретарем Айседоры Дункан, сопровождает Айседору в ее новый Московский дом с…. балетным репетиционным залом на Пречистенке 20.

В своей книге ‘Встречи с Есениным’ (Москва: ‘”Советская Россия” , 1974 г.) он вспоминает: “ Этот дом был предоставлен Московской школе Айседоры Дункан. Там же мы и жили. Вспоминаю, как потом я увидел однажды Айседору молча стоящей на белой мраморной лестнице особняка. Она исподлобья оглядывала балашовских потолочных красавиц, мраморную балюстраду, испещренные золотой лепкой колонны розового дерева… Потом сказала:

— Я давно говорю, что нужно содрать всю эту позолоту вместе с римлянками и гречанками и выбелить все!”

А вот как Шнейдер описывает первое посещение Дункан особняка Ушкова – Балашовой:

“Войдя впервые в особняк, Дункан скривила губы при виде потолочных красавиц, облепленных золотом колони и бронзовых барельефов.

В своей комнате Айседора опустилась в кресло и залилась неудержимым смехом:

— Кадриль! — кричала она, заразительно смеясь. — Changez vos places!”

Нужно пояснить, что неудачный перевод выражения Changez vos places как “кадриль”, стал затем тиражироваться в связи с этой историей, утеряв “скрытй смысл”. Changez vos places – дословно означает “Меняйтесь местами!” Именно так говорит распорядитель танцев в одной из фигур кадрили на балах. И именно так, в этом в смысле и отреагировала Айседора Дункан на своеобразную смену….не партнеров в танце на балу, а домов для проживания в невидимом “танце” жизни в партнерстве с Александрой Балашовой!

На Пречистенке 20 несколько лет с Айседорой Дункан проживал и Сергей Есенин, невольным свидетелем знакомства которых был все тот же Илья Шнейдер. Встреча эта произошла на литературно-художественном вечере у художника-авангардиста Григория Якулова (Жорж Прекрасный) в мастерской художника, расположенной в доме по №10 по Большой Садовой – знаменитый Дом Булгакова! Удивительные совпадения примечательных адресов, не так ли?

Шнейдер вспоминает: “…… Но в то первое утро (после литературного вечера у Якулова – примечание сайт) ни Айседора, ни Есенин не обращали никакого внимания на то, что мы уже в который раз объезжаем церковь. Дремлющий извозчик тоже не замечал этого.

— Эй, отец! — тронул я его за плечо. — Ты, что, венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг аналоя, третий раз едешь.

Есенин встрепенулся и, узнав в чем дело, радостно рассмеялся.

— Повенчал! — раскачивался он в хохоте, ударяя себя по коленям и поглядывая смеющимися глазами на Айседору.

Она захотела узнать, что произошло, и, когда я объяснил, со счастливой улыбкой протянула:

— Manage… (Свадьба (франц.).)

Наконец, извозчик выехал Чистым переулком на Пречистенку и остановился у подъезда нашего особняка.

Айседора и Есенин стояли на тротуаре, но не прощались.

Айседора глянула на меня виноватыми глазами и просительно произнесла, кивнув на дверь:

— Иля Илич… ча-ай?

— Чай, конечно, можно организовать,- сказал я, и мы все вошли в дом.

Как большинство журналистов, Илья Шнейдер склонен и к преувеличению, да и просто к придумыванию “фактов” – мало кто будет утруждать себя элементарной проверкой фактов и дат J. Поэтому остается только поверить Илье Шнейдеру, ибо более никто из участников этого конного маршрута воспоминаний о нем не оставил, ни Есенин, ни Дункан, ни извозчик, ни его лошадь J. Сочиненная профессиональным литератором-журналистом легенда? Возможно, но, нельзя не признать, симпатичная…и уже ставшая, как подлинная Московская история, многожды тиражироваться…

Но история дома на Пречистенке 20 заслуживает внимания и не только в связи с его балетным и литературным прошлым. Этот дом хранит воспоминания не только об Александре Балашовой (имевшей большой успех в Париже) и Алексее Константиновиче Ушкове, Айседоре Дункан и Сергее Есенине.

С большой уверенностью можно полагать, что в доме 20 на Пречистенке бывали и братья Третьяковы. Предыдущий (до Ушкова) владелец этого особняка – Владимир Дмитриевич Коншин был женат на Елизавете Михайловне Третьяковой, сестре Павла и Сергея Третьяковых. Владимир Дмитриевич Коншин (1824-1915) начинал свою деятельность в качестве приказчика в доме отца братьев Третьяковых — Михаила Захарьевича. Обладая незаурядными деловыми качествами уже вместе с Павлом и Сергеем Третьяковыми принял участие в создании товарищества «Магазин полотняных, бумажных, шерстяных товаров, русских и заграничных Торгового дома П. и С. братьев Третьяковых и В. Коншина в Москве». И спустя несколько лет в 1866 году Владимир Коншин становится председателем правления товарищества льняной мануфактуры (Кострома), преемника торгового дома «П.и С. братья Третьяковы и В. Коншин».

Производимые на мануфактуре ткани пользовались заслуженным признанием, не раз получали золотые медали в Париже и Турине. Предприятие являлось поставщиком Двора Его Императорского Величества. Как указывают открытие источники в Сети, “это была единственная в мире фабрика, где под одной крышей работало 54 тысяч веретен; она создавалась без всякого участия иностранцев. Обороты товарищества достигли суммы в 12 миллионов рублей в год.”

Владимир Дмитриевич Коншин состоял гласным городской думы и выборным купеческого общества, был заметным благотворителем, был лично знаком со многими художниками и литераторами. А его дочь, вышла замуж за Анатолия Чайкойвского, родного брата знаменитого композитора.

Возвращаясь к самому дому 20 по Причистенке некоторые источники предполагают, что вступив во владение этим особняком, Владимир Дмитриевич Коншин приглашал к его обустройству известного архитектора Александра Степановича Каминского, женатого на другой сестре Третьяковых – Софии.

Любопытное совпадение: с Пречистенкой связана история еще одного рода Коншиных — известный многим Московский Дом Ученых (Пречистенка 16) был построен для Александры Ивановны Коншиной ( Но это однофамильцы, родом из Серпухова.

Предшествующая Коншину страница истории дома связана с военными победами и завоеваниями России. Генерал Ермолов — герой Бородина, отбивший у французов батарею Раевского, покоритель Кавказа, фактически основавший такие крепости как Нальчик, Внезапная и Грозная! Именно с этим незаурядным человеком неразрывно связна более ранняя (середины 19 века) история дома на Пречистенке 20

Выйдя в отставку в 1827 году, легендарный генерал после несколько лет проведет в своем имении под Орлом, где его навестил Пушкин. Получив отказ Императора выехать заграницу, Ермолов перебирается в Москву, где и приобретает именно этот особняк на Пречистенке 20. В этом доме Генерал Ермолов и оставался уже до конца своих дней. Во время Крымской компании с 1853 он возглавлял до 1855 года Московское ополчение, фактическим штабом которого и стал его дом на Пречистенке. В 1861 году Москва провожала генерала в его последний путь двое суток. Кстати, несмотря на отнюдь неоднозначное отношение к Генералу со стороны Императорской династии (не забылись его взгляды и отношения с Декабристами), в Санкт-Петербурге в память о Генерале Ермолове на Невском проспекте, во всех магазинах были выставлены его портреты. По завещанию Генерала Ермолова его похоронили на родной Орловщине. В Орле была устроена грандиозная панихида: и площадь перед Троицкой церковью, где проходило отпевание, и все прилегающие улицы были полностью заполонены пришедшими проститься с Генералом.

Грибоедов, служивший одно время под началом Генерала Ермолова в Тифлисе, назвал его “Сфинксом новейших времен”. Так что, проходя по Пречистенке мимо дома 20, стоит вспомнить эти славные станицы отечественной истории и хотя бы мысленно отдать дань уважения Генералу Ермолову, служившему скорее Отечеству, нежели его Императорам! Достойный пример, побуждающий о многом задуматься в нынешнее время!

Перемещаясь по шкале времен ближе к началу 19 и далее история дама 20 на Пречистенке все больше теряет документы, о своих владельцах, но взамен утерянному пополняется легендами, возможно и связанными с реальными событиями и самим этим владением.

Так Московское предание приписывает именно этому дому историю о домашней «шутихе» графини Орловой. Эта “шутиха”, имея обыкновения из сада через ограду особняка “общаться” с проходящими мимо, однажды даже была замечена Императором Александром I, и якобы, они даже обменялись какими-то репликами. К сожалению точных дат владения Орловой особняком не известно, поэтому проверить по датам возможность такой беседе не представляется возможным.

Но гораздо более “серьезная” и даже нашедшая свое “место” в наши дни легенда связана с доктором медицины Justus Christian Loder, в России именовавшимся как Христиан Иванович Лодер(1753-1832). Документальных свидетельств обнаружить не удается, но практически все источники указывают, что вероятно в самом начале 19 века именно Христиану Лодеру принадлежало данное владение на Пречистенке 20.

Получив образование в Риге Justus Christian Loder преподавал и практиковал в Йене, где стал лейб-медиком герцога Саксен-Веймарского. В 1803 г., доктор Лодер поступает на службу в прусском Галле, где становится профессором анатомии.

После завоевания Галле Наполеоновскими войсками он перебирается в Кенигсберг, где получил в 1809 году диплом на дворянство. Однако в силу развивавшихся политических событий уже 1810 Христиан Лодер оставляет Прусскую службу и перебирается в Санкт Петербург, где его представляют Императору Александру I. Он практикует в обеих Столицах – в Санкт Петербурге и в Москве. Христиан Иванович Лодер, будучи незаурядной личностью, имел тесные дружеские отношения с В. Гете, Ф. Шиллером, А. Гумбольдтом.

Предположительно в отстроенное Матвеем Казаковым (?) еще до Московского пожара 1812 владение на Пречитенке 20 и переселяется этот самый доктор Лодер.

Во время войны 1812 года Христиан Иванович Лодер занимается созданием госпиталей для раненных (на 6000 офицеров и 30000 нижних чинов), за что удостаивается ордена св. Анны 2-й степени с бриллиантами при рескрипте.

В 1818 г. Государь для Московского университееа купил у Христиана Лодера его собрание анатомических препаратов. А сам доктор Лодер занялся воссозданием по разработанному им же плану анатомического театра в Москве, на что потратил около 100000 (?) рублей. За эту постройку он был удостоен орден св. Владимира 2-й ст.

Доктор медицины и хирургии (1777). Доктор философии Христиан Иванович Лодер является почётный член Московского университета, о чем свидетельствует запись в Летописи Московского Университета.

Но история Московских легенд хранит другой эпизод, связанный с доктором Лодером. В ноябре 1825 года X. И. Лодер подготовил доклад «О приготовлении искусственных минеральных вод по методе доктора Струве в Дрездене и проект заведения подобных вод в Москве», который был напечатан в типографии Московского университета. В докладе излагался и «Проект плана предполагаемого в Москве с дозволения Министерства внутренних дел заведения для делания по методе доктора Струве искусственных минеральных вод, как для внутреннего употребления, так и делания разных ванн».

Компаньоном доктора Лодера был профессор химии Московского Университета Фёдор Фёдорович (Фердинанд-Фридрих) Рейсс. Ф.Ф. Рейсс несколькими годами ранее исследовал состав минеральных вод Кавказа, Тверской и Московской губерний, и открыл курорт минеральный искусственных вод в Нескучном саду. Но заведения не пользовалось успехом.

А открытое компаньонами “Заведении искусственных вод» в Хилковом переулке на склоне, спускавшемся к Москва-реке невдалеке от нынешнего Крымского Моста, приобрело неслыханную популярность. В отличии от неудачного опыта в Нескучном саду, в новом заведении кроме самих минеральных вод практиковали и “оздоровительные” процедуры – неспешные, под звуки оркестра 2-х или 3-х часовые прогулки, лучше сказать – гуляния по живописным (в то время) парковым аллеям усадьбы в Хилковом переулке.

Заведение было устроена на популярный европейский манер, да и известность самого доктора Лодера сыграла не малую роль. Вот как описывает Филипп Филиппович Вигель (1828 год), известный Русский мемуарист, заведение доктора Лодера: «Старый и знаменитый Лодер завел первые в России искусственные минеральные воды. Они только что были открыты над Москвой-рекой, близ Крымского брода, в переулке, в обширном доме с двумя пристроенными галереями и садом. Всякий день рано поутру ходил я пешком по Старой Конюшенной на Остоженку. Движение, благорастворенный утренний воздух, гремящая музыка и веселые толпы гуляющих больных (из коих на две трети было здоровых), разгоняя мрачные мысли, нравственно врачевали меня не менее, чем мариенбадская вода, коей я упивался. Новизна, мода обыкновенно влекут праздное московское общество, как сильное движение воздуха все гонит его к одному предмету. Потому-то сие новое заведение сделалось одним из его увеселительных мест «.

Молва приписывает, что именно тут кучера, ожидавшие по нескольку часов своих господ, на вопросы многочисленных простых прохожих отвечали, что тут “лодыря гоняют”.

Некоторые “горячие” головы приписывают даже само происхождение слова “лодырь” фамилии доктора — Лодер. Но это не так: слово происходит, как указывается в словаре Макса Фасмера вероятнее всего, от одного из диалектов немецкого языка. Слово Lodder (loder), пришедшее на Русскую землю предположительно с Петровскими реформами буквально означало “подлец, негодяй”. (Примечание: современные носители языка (Немецкого) пока не смогли подтвердили эту версию.) А вот выражение “Гонять лодыря”, это уж точно наше, родное, и обратно перевести это выражение на немецкий уже затруднительно! Вот, уж действительно “Великий и могучий….” !

Возвращаясь в наши дни нельзя не сказать еще несколько слов о самих реставрационных работах в доме 20 по Пречистенке. Со слов реставраторов “сюрпризы начались, когда приступили к работе с потолком: обнаружилось, что он подшивной, дощатый. Убрали доски и открылись остатки купола и следы сбитой обильной лепнины. Позже, при вскрытии пола были обнаружены две коробки из-под обуви, куда кто-то заботливо сложил остатки сбитой лепнины, как послание потомкам, которые будут не ломать, а строить. Открытия продолжались: под многими слоями краски, покрывавшими двери, обнаружилась сложная вязь резного орнамента, покрытая сусальной позолотой. Камин оказался мраморным, украшенным резьбой по камню, тоже позолоченной. Среди вычурных орнаментов виднелись несколько витиеватых арабских надписей”. Вот как вспоминает главный архитектор проекта воссоздания Мавританского зала Галина Медведева, сотрудник института «Спецпроектреставрация» о работе в Мавританском зале Шехтеля “…Это его ранняя работа — так сказать, «предмодерн», но уже с печатью модерна. Краски характерны для начала века — как бы приглушенные, этот эффект достигался сочетанием масляных красок с воском. А сама гамма цветов в «мавританском зале» удивительно нарядна — цвета вишневый, розовый, охра, бирюза, сине — зеленый плюс золото и бронза. Этот благородный набор цветов, характерный для модерна, был забыт в советское время, знавшее для украшения интерьеров лишь два цвета — белый и салатовый. Фрагменты старой краски, сохранившиеся на остатках лепнины, мы изучали под микроскопом. Удивительно, но среди двух тысяч колеров, предложенных современными фирмами, нужных оттенков не нашлось, мы составили их сами — 5 на основе 18, специально отобранных”.

Казалось бы, один Московский адрес, но как много он хранит с собой и воспоминаний и легенд, славных страниц Отечественной истории и ее героев.

PS. В конце августа 2017 года напротив Дома 20 по Пречистенке была раставрирована (раскрыта из-под слоев поздней покраски) надпись “Артель “ХЛЕБОПЕК” Булочная”. Эту вывеску наверняка видела и Айседдора Дункан и Сергей Есенин. Но восстановление этой вывески проводилось уже не силами ГлавУПДК, а исключительно силами энтузиастов-реставраторов — трудкоммуна «Вспомнить все». Эти работы по восстановлению Московских вывесок производятся исключительно при поддержке неравнодушных Москвичей, и общественного движения Архнадзор.

Особняк по адресу ул. Пречистенка, д. 20* - один из известнейших пречистенских домов, обладающий интересной и богатой историей. По одной из самых распространенных версий, особняк появился здесь в конце XVIII века, благодаря талантливому архитектору . После войны 1812 года принадлежал генералу .

Говорят, что изначально дом был построен для знаменитого врача Христиана Лодера, известного необычным методом лечения недугов: состоятельные люди прогуливались на свежем воздухе, слушали музыку и попивали минеральную воду из дорогого хрусталя. Проходящие зеваки стали звать их и самого врача «лодырями». Однако пожар 1812-го года погубил здание, и уже после войны на его месте появился двухэтажный особняк с характерным для московских построек строгим классическим фасадом.

Стены дома повидали немало именитых людей. При графине Орловой об особняке говорила вся Москва: каждый москвич, даже сам Александр I знали о шутихе «дуре Матрешке», живущей в доме Орловых. В теплое время года, нарумяненная и разодетая в перья и старые платья графини, она сидела у решетки сада, разговаривала с прохожими и посылала им воздушные поцелуи.
Затем особняк приобрел герой Отечественной войны 1812 года, генерал Алексей Петрович Ермолов, который собрал здесь богатейшую библиотеку. А.П.Ермолов жил в доме последние 10 лет и умер в 1861 году.

Позднее здание перешло потомственному дворянину В. Д. Коншину, прославившемуся в отличие от прежнего хозяина полным отсутствием книг. У него была лишь одна – описание коронации Александра II. При Коншине особняк полностью поменял свой облик: дом приобрел современные черты рококо и барокко, фасад был украшен обильным декором с изображениями орлов, грифонов, львиных голов, дубовых и лавровых ветвей.

Затем владельцами здания стали промышленники Ушковы, которые сразу принялись перестраивать дом. Особняк был полностью переделан и стал одним из самых роскошных в городе, однако потерял классические черты. Для хозяйки дома, прекрасной балерины Александры Михайловны Балашовой был устроен балетный репетиционный зал с зеркальными стенами.

После революции в особняке разместилась хореографическая школа-студия известной американской танцовщицы Айседоры Дункан. Здесь вскоре после свадьбы поселился и Сергей Есенин. Однако жильцов этого дома подстерегала настоящая опасность: по ночам здесь разгуливала шайка воров, мечтавших во что бы то ни стало найти сокровища, которые по слухам были оставлены Ушковым в стенах пречистенского особняка. Есенин и Дункан прожили здесь до 1924 года.

Сегодня же в здании находится Главное производственно-коммерческое управление по обслуживанию дипломатического корпуса при Министерстве иностранных дел Российской Федерации. В 1999 году в здании была проведена реставрация, признанная победителем конкурса на лучшую реставрацию памятников архитектуры Москвы.

* Виртуальный тур по особняку предоставлен для публикации ГлавУпДК при МИД России.

«Дуня» с Пречистенки

Сергей Есенин и Айседора Дункан

Знаете ли вы, что в доме № 20 по улице Пречистенка в Москве в двадцатых годах располагалась детская балетная школа Айседоры Дункан? Это один из известнейших пречистенских особняков, построенный, возможно, самим Матвеем Казаковым в конце XVIII века. В середине XIX века здесь прожил свои последние годы генерал Алексей Петрович Ермолов – герой Отечественной войны 1812 года, покоритель Кавказа. В 1900-х годах в бывшем ермоловском доме поселился миллионер А. К. Ушков, владелец чайной фирмы, имевший плантации даже на Цейлоне. Его жена, балерина М. Балашова, блистала на сцене Большого театра.

Для домашних репетиций в особняке была оборудована специальная комната с зеркальными стенами. Наверное, именно поэтому особняк и отвели Айседоре Дункан, приехавшей в Россию в 1921 году учить танцу советских детей. В декабре 1921 года состоялось официальное открытие танцевальной школы Дункан, куда было принято сорок девочек. Школа работала под руководством Дункан и ее приемной дочери Ирмы, затем, после отъезда Дункан, Ирма руководила школой одна...

И все же особняк на Пречистенке интересен нам не только и не столько как студия танца, а как здание, которое напоминает об истории любви великой танцовщицы и великого поэта – Сергея Есенина...

Помните есенинские строки из «Черного человека»:

«И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою...»

Они написаны про нее, про Айседору. Женившись на танцовщице (для Есенина это был второй брак), в 1922 году Сергей Есенин переехал на Пречистенку, в особняк. Здание было красивым. Особенно примечателен «Мавританский зал» особняка. В создании его декора участвовал Федор Шехтель. Совсем недавно, несколько лет назад, была проведена реставрация этого зала, по обнаруженным фрагментам плафона восстановлен утраченный лепной декор.

Не знаю, можно ли было назвать красавицей хозяйку (пусть даже временную) этого особняка – одни считают ее восхитительной, другие называют немного грузной. Но не во внешности дело.

Второй такой женщины на свете не было и, наверное, уже не будет! Она прожила всего пятьдесят лет, но каких сказочных лет! Эта жизнь вместила в себя едва ли не все, что может выпасть человеку на земле. Образ избалованной славой и роскошью скандальной примадонны стойко укоренился в сознании обывателя не без помощи прессы. Однако Айседора была не только избалованной примадонной, но, прежде всего, талантливой артисткой, новатором в танце, человеком страстным, увлекающимся и – необыкновенно трепетным....

Анджела Изадора Данкан родилась в Сан-Франциско 27 мая 1878 года и трагически погибла в Ницце 14 сентября 1927 года. Имя и фамилия танцовщицы правильно произносится Изадора Данкан. Однако в России с первого ее приезда артистку стали называть Айседорой Дункан.

За свою жизнь эта удивительная женщина была в России не раз. Очевидно, что-то влекло и манило ее в нашу страну. Или же – она предчувствовала, что именно тут встретит свою большую позднюю любовь?

13 декабря 1904 года (старого стиля) в петербургском Дворянском собрании состоялся первый концерт Айседоры Дункан в России. Вторично Дункан выступала в Петербурге и Москве в конце января 1905 года. Затем последовали гастроли в декабре 1907 – январе 1908 годов, летом 1909 года, в январе 1913 года. И вот в 1921 году она обосновалась в Москве...

Сначала – немного о самой Айседоре.

Она росла в многодетной семье без отца. Родители ее разошлись, когда она была еще младенцем. Детство и юность ее были не просто бедными, а по-настоящему нищенскими. Неделями ей и ее близким приходилось голодать и спать где придется. Независимый бунтарский характер, предприимчивое упорство отличали ее с детства. Она настойчиво верила в свой талант и ежедневно трудилась до полного изнеможения. Эти качества и вывели ее как танцовщицу на большую сцену, а как женщину – к вершинам известности и богатства.

Первый ее самостоятельный публичный концерт, принесший ей широкую славу, состоялся в Будапеште в апреле 1902 года. Дункан не только танцует, но выступает перед зрителем с короткими лекциями, разъясняя свои цели, как художественные, так и воспитательные. «Танец будущего», который она ставит целью создать, должен помочь людям стать здоровыми и красивыми, вернуть миру утраченную гармонию, восстановить естественные связи с природой.

Одним из своих духовных отцов Дункан называла поэта Уолта Уитмена. Уитмен, как и Дункан, прославлял тело человека и все сущее, все сотворенное природой. Дункан брала из творчества каждого философа, художника, ученого только то, что было близко ей, совпадало с ее стремлениями. Наряду с философами она изучала композиторов – их музыку и теоретические взгляды. Бетховен был для нее учителем, создавшим, как писала она в своей автобиографической книге «Моя Исповедь», «танец в мощном ритме». С Вагнером Дункан сближало как стремление к синтезу искусств, так и приверженность к античной торжественности.

Танцовщица пользовалась исключительным успехом во всей Европе. Ее искусством восхищались, ему подражали. Но слава Дункан была вызвана не только тем, что она предложила новый вид танца. В ее творчестве нашло воплощение новое мироощущение. То, что предлагала Дункан, обладало особой притягательностью, потому что отвечало потребностям времени. Танец Дункан воспринимался, прежде всего, как танец свободный. Он не подчинялся нормам и канонам, мало что заимствовал у привычных форм. Символом свободы стала и сама артистка, смело заявлявшая о своем праве высказывать любые взгляды, носить любую одежду, любить и жить без оглядки на догмы.

Лихой и страстный ее характер проявлялся во всем. Ей с юных лет было ненавистно ханжество и пуританство. Она всегда жадно впитывала в себя все новое, свободолюбивое.

«Мое искусство, – писала она в своей автобиографической книге, – это попытка выразить в жесте и движении правду о моем Существе. На глазах у публики, толпившейся на моих спектаклях, я не смущалась. Я открывала ей самые сокровенные движения души. С самого начала жизни я танцевала. Ребенком я выражала в танце порывистую радость роста; подростком – радость, переходящую в страх при первом ощущении подводных течений, страх безжалостной жестокости и уничтожающего поступательного хода жизни.

В возрасте шестнадцати лет мне случалось танцевать перед публикой без музыки. В конце танца кто-то из зрителей крикнул: „Это – Девушка и Смерть!“ И с тех пор танец стал называться „Девушка и Смерть“. Но я не это хотела изобразить. Я только пыталась выразить пробуждающееся сознание того, что под каждым радостным явлением лежит трагическая подкладка. Танец этот, как я его понимала, должен был называться „Девушка и Жизнь“. Позже я начала изображать свою борьбу с Жизнью, которую публика называла Смертью, и мои попытки вырвать у нее призрачные радости...»

Умеренные страсти – удел заурядных людей. Айседора как женщина незаурядная обязана была жить страстями великими. Так оно и было в жизни ее, где перемешивались огромное счастье и великое горе.

Айседора с детства возненавидела институт семьи и проповедовала исключительно свободную любовь. Но именно любовь, а не случайные связи. При этом она довольно долго для актрисы сохраняла целомудрие и никогда не вступала в романы без любви. Среди ее мужчин были небогатые артисты, музыкант, гениальный художник и красавец-мультимиллионер.

Любовь, как и танец, были ее своеобразной религией и формой жизни. Ее страстность и чувственность видны были в каждом сценическом движении.

«Меня иногда спрашивали, – писала Айседора, – считаю ли я любовь выше искусства, и я отвечала, что не могу разделять эти взгляды, так как художник – единственный настоящий любовник, у него одного чистый взгляд на красоту, а любовь – это взгляд души, когда ей дана возможность смотреть на бессмертную красоту».

И, хотя она признавалась, что несмотря на многочисленные любовные приключения, живет большей частью рассудком, вряд ли это так!

Говорят, чем грандиознее жизненный успех, тем дороже за него плата. Сказочное восхождение к славе Айседоры Дункан было наказано судьбой с трагической жестокостью. Ангелоподобные ее дети, дочь от художника Гордона Крэга и сын от миллионера Зингера погибли. Машина, в которой их везли по Парижу на прогулку, неожиданно заглохла на мосту. Шофер вышел посмотреть мотор, автомобиль вдруг тронулся, пробил легкое ограждение и рухнул в Сену. За этим страшным ударом судьбы вскоре последовала еще одна потеря: ребенок, которого ждала Айседора, умер, едва родившись.

Как же сильна духом была эта женщина, не сломленная, выстоявшая и после таких чудовищных испытаний! «Я не могла дольше переносить этого дома, в котором я была так счастлива, я жаждала уйти из него и из мира, – напишет она о своей парижской квартире, – ибо в те дни я верила, что мир и жизнь умерли для меня. Сколько раз в жизни приходишь к такому заключению. Меж тем, стоит заглянуть за ближайший угол, и там окажется долина цветов и счастья, которая оживит нас».

Спасительной «долиной цветов» для Айседоры оказалась, как ни странно, революционная голодная и холодная Россия 1921 года, а оживившим, вернувшим ее к полнокровной жизни принцем стал поэт Сергей Есенин.

Приглашение советского правительства застало немолодую одинокую женщину уже разочарованной во всех надеждах. Кроме трагедий с детьми, она только что пережила потерю любимого человека, променявшего Айседору на одну из ее незначительных учениц. Дункан ринулась в Россию, потому что побывала здесь еще шестнадцать лет назад, когда развивались первые предреволюционные события. Ей казалось, что именно в этой стране, как ни в какой другой точке земного шара, надо искать новые формы в искусстве и в жизни. Айседора мечтала открыть в России свою собственную школу танца для девочек. Но, кроме того, она внутренне надеялась и на встречу с человеком, который помог бы ей воспрянуть душой...

В Москву Айседора приехала по приглашению Луначарского. Приехала только потому, что ей был обещан... Храм Христа Спасителя. Именно такова легенда – обычные театральные помещения больше не вдохновляли Дункан. Ей хотелось танцевать в Храме! Однако... «очаровательный нарком» «надул» танцовщицу. Выступать пришлось «всего лишь» в Большом театре. В качестве компенсации для себя и будущей школы «босоножка» получила от Советов роскошный Балашовский особняк на Пречистенке. Здесь она проживет с 1921 по 1924 год.

В жаркий июльский полдень 1921 года на разбитый и заплеванный перрон Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала сошла высокая красивая женщина. Ее аристократический облик явно не вязался с полуразрушенными «декорациями» вокзала и, особенно, с «толпой статистов» – бедно одетой публикой с голодными глазами и нищенским багажом. Ее же многочисленные кофры свидетельствовали о намерении остаться здесь надолго, а восторженный взгляд говорил о том, что видит она не просто восстающую из войны и разрухи страну, но землю обетованную, куда она так долго стремилась. Это и была великая «босоногая» танцовщица, прибывшая в столицу России.

С первых же дней своего пребывания в Москве она активно посещает рестораны и кафе, где собирается общество новых поэтов, музыкантов, художников. Она интересуется футуристами, кубистами, имажинистами, слушает стихи «новейших поэтов», смотрит картины новомодных художников. И все-таки тот, кто действительно взял в плен ее сердце, был «мальчиком из Рязани», обладающим неповторимым и искренним голосом. Этого «мужицкого поэта» Айседора встретила на вечере у художника московского камерного театра Якулова.

Надо заметить, что сам Есенин – человек безусловно страстный, сильно влюбчивый, отчаянный, по-своему сумасшедший – тоже искал этой встречи! Лишь только он услышал о возможности знакомства с Дункан, как тут же ринулся искать ее с такой энергией, как никого и никогда.

Неразлучный с ним Мариенгоф, спустя два года говорил: «Что-то роковое было в той необъяснимой и огромной жажде встречи с женщиной, которую он никогда не видел в лицо!»

«Толя, слушай, я познакомился с Айседорой Дункан. Я влюбился в нее, Анатолий. По уши! Честное слово! Ну, увлекся, что ли. Она мне понравилась», – так описывает Есенин Мариенгофу свое первое впечатление от «босоножки». Друзья не могли не противиться этому влечению, оно казалось противоестественным: Есенину двадцать шесть лет, Айседоре – около сорока пяти.

Услышав о романе Сергея с Айседорой, ближайший друг поэта посадил на бумагу кляксу. Есенин помрачнел – это считалось дурной приметой. Есенин верил приметам...

Есенин был для Айседоры ангелом. На стенах, столах и зеркалах она постоянно писала губной помадой трогательное «Есенин – Ангель»...

Итак, Айседора приехала к Якулову в первом часу ночи. На ней был огненно-красный шелковый хитон, льющийся мягкими складками. Ее красные с отблеском меди волосы и глаза, похожие на блюдца синего фаянса, сразу привлекли к себе внимание гостей. Обведя усталым взглядом присутствующих, Айседора заметила кудрявую голову молодого блондина. Он сидел в углу, на софе. Ей сразу показалось, что это юноша не только поразительной красоты, но и удивительной душевной тонкости. Он способен многое понять. Глаза юноши заблестели при виде великой танцовщицы...

Дункан улыбнулась ему, а потом прилегла на диван, а поэт тут же очутился подле нее, на коленях. Айседора гладила его кудри, пытаясь говорить по-русски: «За-ла-тая га-ла-ва!» Потом поцеловала его в губы. А еще, как вспоминает писатель Мариенгоф в своем «Романе без вранья», попеременно шептала два слова, восторженно глядя на Есенина, – «ангел» и «черт». Это были едва ли не единственные слова, которые могла она произнести на языке Есенина.

Трудно было поверить, что это их первая встреча – они, словно, давным-давно знали друг друга, так непосредственно вели себя оба в тот вечер. Они говорили на разных языках, но отлично понимали друг друга! Им обоим необходима была эта прекрасная и роковая встреча.

Айседора говорила про молодого поэта своему переводчику И. И. Шнейдеру:

– Он читал мне свои стихи, я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал гений.

Она и впрямь так думала.

Когда все гости разошлись, Айседора и Есенин вышли из квартиры Якулова вместе, не желая больше расставаться. Было совсем светло, когда они дошли до Садовой. Такси в Москве тогда еще не было. Но задребезжала рядом пролетка, к счастью, свободная. Оба взобрались в нее, не оставив места сопровождавшему Айседору переводчику. Они просто не видели, не замечали никого вокруг, кроме их самих. Так они были поглощены друг другом.

Переводчик вынужденно пристроился на облучке. А Есенин, едучи рядом с этой необыкновенной женщиной, не выпускал из своих рук ее послушной руки. Они ехали по утренней Москве, совершенно не замечая, что вот уже в который раз объезжают одну и ту же церковь – извозчик задремал, лошадь просто шла по кругу...

Наконец переводчик Айседоры, Шнейдер, крикнул вознице:

– Эй, отец! Ты что, венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг аналоя, третий раз едешь!

И это было символично! Невольное «венчание» в непроснувшейся еще Москве, когда ничто и никто не может нарушить их прекрасного молчания...

Есенин, услыхав про «венчание» рассмеялся:

– Повенчал!

Он хохотал, ударяя себя по коленкам, и со счастливой улыбкой пытался объяснить все это Айседоре.

Когда Шнейдер перевел этот разговор Дункан, она тоже загорелась радостью. Точно оба знали, что роман их, возникший так быстротечно, и правда кончится свадьбой.

Наконец пролетка выехала Чистым переулком на Пречистенку и остановилась у подъезда особняка, где жила Айседора. Айседора и Есенин стояли рядом на тротуаре, но не могли распрощаться. Это было просто невозможно – словно невидимая нить связала их обоих.

Дункан посмотрела на переводчика Шнейдера виноватыми глазами и просительно произнесла, кивнув на дверь:

– Иля Илич...ча-ай?

– Чай, конечно. Можно организовать, – сказал Шнейдер, все понимая. И все трое вошли в дом.

Есенин говорил только по-русски. Айседора знала на этом, чужом ей, языке лишь несколько слов. И, тем не менее, они сразу поняли друг друга и стали очень друг другу близки. Прочитав книгу Дункан «Моя Исповедь», можно не удивляться, что она так быстро сошлась с Есениным. В том, что написано в ее мемуарах, есть путь к разгадке этого, на первый взгляд, странного сближения. Встреча с Сергеем Есениным сыграла большую роль в жизни танцовщицы. Гораздо большую, чем все прочие встречи, которые пришлось ей пережить на протяжении ее зигзагообразной, богатой разнообразными приключениями жизни.

Есенин, поэт, вышедший из деревни, крестьянский юноша, совершенно не тронутый западной цивилизацией, стоял перед настоящей американкой, насквозь пропитаннной культурой Запада. Как на чудо, смотрел Есенин на женщину, в каждом шаге и жесте которой чувствовалась изысканная гармония, при этом не зная, что делать со своими руками и ногами. А когда она в первый раз танцевала перед ним, он почувствовал в себе ту страсть, которая сжигала и Айседору. Дрожа от нетерпения, полный досады от сознания собственной беспомощности и невозможности высказать то, что было у него в голове и сердце, он внезапно вскочил с места, сбросил ботинки и бросился в безумную пляску, в которой силился выразить охватившую его страсть.

Айседора в упоительном восторге смотрела на этот безумный танец поэта. Эти танцы крепко связали судьбы Есенина и Айседоры.

Есенин, как и Айседора, был человеком не только огромного таланта, но и неуемных страстей. Вот что пишет о поэте другая женщина, любившая его до безумия – Галина Бенеславская, которую знал он с 1920 года.

«Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия не только в стихах, а в каждом движении... Гибкий, буйный, как ветер, о котором он говорит, да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. Где он, где его стихи, и где его буйная удаль – разве можно отделить? Все это слилось в безудержную стремительность, и захватывают, пожалуй, не так стихи, как эта стихийность».

Очарованная этой «стихийностью» Айседора была покорена молодым поэтом. Именно он избавил ее от «призраков прошлого», помог вступить в новую полосу ее жизни. И неважно, что не такой долгосрочной оказалась эта связь. Главное – что все это было!

А где впервые признался в любви поэт танцовщице? Говорят, что это случилось в гостинице «Метрополь». «Новый Вавилон ХХ века» – так называли «Метрополь» после открытия в 1905 году. Это был грандиозный проект С. Мамонтова – культурный центр в центре Москвы, объединяющий гостиничные номера, выставочные залы, рестораны и уникальный театр. Здесь проходили выставки художников, светские вечера и банкеты. И легенда гласит, что именно в центральном ресторане «Метрополя» Сергей Есенин объяснился в любви Айседоре... Может быть, поэтому позднее – в шестидесятые-семидесятые годы – этот ресторан называли «рестораном влюбленных»?

Дункан, которая неоднократно отвергала предложения брака со стороны миллионеров и знаменитых художников, Айседора, имевшая мужество игнорировать общественное мнение и подарить жизнь трем внебрачным детям, решила сочетаться браком с Есениным. Она, эта свободолюбивая женщина, почла за величайшее счастье именовать себя его женой.

Во многом, конечно, она пошла на это ради того, чтобы у поэта не было неприятностей в Америке, куда они собирались поехать вместе. В Штатах в то время свирепствовала «полиция нравов», и даже Горький (о чем Есенин знал) был подвержен обструкции лишь потому, что не был «обвенчан» с М. Ф. Андреевой.

Но была и главная причина. Айседора действительно безумно увлеклась молодым поэтом. И ей хотелось быть связанной с ним не только любовными, но и брачными узами. Пред силой этого чувства отступили ее былые принципы – никаких формальностей в любви!

Прежде чем рассказывать об их бракосочетании, надо отметить, что московское общество воспринимало связь Есенина и Дункан как скандал. «В совсем молодом мире московской богемы, – пишет очевидец этих событий писатель Валентин Катаев в своей книге „Алмазный мой венец“ про Айседору, – она воспринималась чуть ли не как старуха. Между тем люди, хорошо знавшие ее, говорили, что она необыкновенно хороша и выглядела гораздо моложе своих лет, слегка по-англосаксонски курносенькая, с пышными волосами, божественно сложенная.

Так или иначе, она влюбила в себя рязанского поэта, сама в него влюбилась без памяти, и они улетели за границу из Москвы...»

В своих воспоминаниях Катаев называет их не подлинными именами, а Королевич и Босоножка. Королевич – возможно потому, что златокудрый молодой Есенин действительно походил на сказочного королевича, а Босоножка – потому что Айседора танцевала всегда босая... И даже девочки из ее школы звались босоножками...

Один из больших остряков-поэтов, пишет Катаев, сочинил по этому поводу язвительную эпиграмму:

Есенина куда вознес аэроплан?

В Афины древние, к развалинам Дункан.

Были шутки и похлеще! По Москве ползли слухи, что Есенин женился на «богатой старухе», друзья поэта называли ее «Дуня с Пречистенки». В московских кабаре распевали:

Не судите слишком строго,

Наш Есенин не таков.

Айседур в Европе много -

Мало Айседураков!

Да, это были злые шутки. Но ни поэт, ни танцовщица на них не реагировали. Они решились стать мужем и женой – во что бы то ни стало!

Однако в ночь перед регистрацией брака, Айседора попросила своего переводчика Шнейдера: нельзя ли подправить дату ее рождения в паспорте? Она была смущена. Но Шнейдер опять все понял. Айседора в ту минуту казалась куда более стройной и молодой, чем год назад, когда Шнейдер впервые с ней встретился.

– Тушь у меня есть, – сказал тот. – Но, по-моему, вам этого и не нужно!

– Этот для Езенин, – на ломаном русском отвечала счастливая женщина. – Мы с ним не чувствуем пятнадцати лет разницы. Но она тут написана, а мы завтра дадим эти паспорта в чужие руки. Ему, может быть, будет неприятно....

Шнейдер исправил дату рождения Айседоры. Она благодарно и еще более смущенно улыбнулась... В ту минуту ей очень хотелось быть молодой!

А на другое утро в сереньком загсе Хамовнического совета, Есенина и Дункан объявили мужем и женой. Они взяли двойную фамилию. Этот день – 2 мая 1922 года. А если вам интересно, где располагался Хамовнический ЗАГС, то это – Малый Могильцовский переулок (№ 3).

Через неделю супруги вылетели на самолете в Кенигсберг. Поэт летел на аэроплане впервые в жизни и очень волновался. Дункан предусмотрительно подготовила ему корзину с лимонами. Это если его будет укачивать, то он сможет сосать лимон... Она была заботлива, как мать. А между тем проблемы в их отношениях уже начались. Да еще какие!

Есенин, будучи человеком огромного темперамента, ежедневно устраивал Айседоре сцены, в которых перемежались любовь и ненависть. Помните – «ангел» и «черт»? Айседора, увы, верно оценила Есенина в первый же час их знакомства. Великий поэт представал перед ней то в одном, то в другом обличье, причем, бывало, за час он по несколько раз сменял одну из этих масок на другую...

Танцовщица набралась терпения. Она сносила даже его побои. Его уходы. Его возвращения. Он в порыве гнева писал ей, чтобы она забыла о нем и передавал письма через своих друзей. Но часто эта почта приходила позже, чем возвращался сам автор... при каждой новой встрече, когда он бросал в нее сапогом или посылал ко всем чертям, она нежно улыбалась и повторяла на ломаном русском: «Сергей Александрович, я люблю тебя...» А вслед за этим и он просил у нее прощения.

Айседоре казалось, что, увезя Есенина за границу, она во многом сгладит их противоречия. Кроме того, ее мечты о торжестве великого и нового искусства в революционной России к тому времени рассеялись. Балетная школа, которую она создала в Москве, находилась в очень тяжелых условиях. И романтическая вера в особое призвание русского народа тоже постепенно исчезала. Оставался один Есенин, к которому она пылала нешуточной страстью. И поэтому она решила спасти свой первый настоящий брак, увезя поэта. Она думала, что изменит его, если вырвет из русской обстановки и погрузит в атмосферу западной жизни. Есенин заразился мыслью о посещении Европы и Америки, и Дункан радостно готовилась к отъезду.

И вот они летят в самолете. И ей снова кажется, что их роман только начинается, а впереди – только лучшее!

Но лучшее осталось позади – там, в Москве, в том особняке на Пречистенке, который стал пристанищем друзей поэта – имажинистов. А Есенин так и не обрел себя в чужих краях...

Но они этого не знали – ни Королевич, ни его Босоножка. Когда они оба стояли на московском аэродроме, готовясь занять место в аэроплане, улетавшем в Кенигсберг, их лица сияли детской радостью и ожиданием чего-то нового, красивого, счастливого. Они смотрели друг на друга взорами, полными любви. И через минуту поднялись ввысь....

Уже в Берлине, в первоклассном отеле, где они остановились, сразу начались всякие недоразумения, а затем и скандалы. Максим Горький, который посетил супругов в Берлине, записал свои впечатления:

«Эта знаменитая женщина, приведшая в восторг тысячи эстетов, рядом с этим маленьким, замечательным рязанским поэтом, казалась совершенным олицетворением всего того, что ему не нужно... Разговор между Есениным и Дункан происходил в форме жестов, толчков коленями и локтями... Пока она танцевала, он сидел за столом и, потирая лоб, смотрел на нее... Айседора, утомленная, падает на колени и смотрит на поэта с улыбкой любви и преклонения. Есенин кладет руку на ее плечо, но при этом резко отворачивается... Когда мы одевались в передней, чтобы уходить, Дункан стала нас нежно целовать. Есенин разыграл грубую сцену ревности, ударил ее по спине и воскликнул: „Не смей целовать посторонних!“ На меня, – пишет Горький, – эта сцена произвела впечатление, будто он делает это только для того, чтобы иметь возможность назвать присутствующих посторонними».

Есенин чувствовал себя легко с Дункан в России. В Москве он был у себя дома, все его знали, он всех знал, и слава его в родной стране была ничуть не меньше, чем у нее. Это ей надо было говорить здесь с людьми через переводчика Шнейдера. Ему же переводчик для любви был не нужен. Ведь в Есенине, как точно определил поэт Петр Орешин (вне всякой связи с Дункан), была «способность говорить без слов». В сущности, он говорил мало. Но зато в его речи участвовало все: и легкий кивок головы, и выразительнейшие жесты длинноватых рук, и порывистое сдвигание бровей, и прищуривание синих глаз.

Но вот он очутился в совершенно чужом и чуждом ему мире, где Дункан была как рыба в воде, а Есенин – как рыба, выброшенная на сушу. Ему словно нечем было дышать. И еще он ощутил, что он здесь – никто, она же – все. Настроение у поэта было большей частью мрачное, тоскливое, и он все чаще стал топить непроходящую грусть в вине.

Дункан в России видела только Есенина, тревожные воспоминания о прошлом ее почти не посещали. В Европе же боль пережитого к ней тут же вернулась. Так, в Берлине, когда их случайно повстречала и окликнула на улице Крандиевская-толстая с пятилетним сыном Никитой, Айседора долго, пристально, как бы с ужасом смотрела на мальчика, потом зарыдала и опустилась перед ним на колени, прямо на тротуар.

Ее долго не могли поднять. Собралась толпа. Потом она, наконец, встала, и, закрыв голову шарфом, быстро пошла одна по улицам, не видя и не слыша никого вокруг...

Есенин бежал за нею в своем нелепом цилиндре, подавленный, растерянный.

Имея большой собственный дом в Париже, Айседора попросту не могла, как мы уже говорили, там находиться – ее мучили воспоминания о погибших детях. Поэтому она поспешно переехала в отель.

Дункан часто срывалась на скандалы. Пил он. Пила она. Не было конца его дебошам. Казалось, вся Европа стонет от этого белокурого юноши с неустойчивой психикой....

Не стало легче и в Америке. Айседора обнищала в прямом смысле этого слова. Чтобы изыскать новые средства для своей школы, она решилась ехать из Европы в Америку. Но натолкнулась на неожиданное препятствие. Выйдя замуж за Есенина, она потеряла американское подданство. И, когда наконец в 1924 году ей удалось получить настроенную по отношению к ней практически враждебно.

В Америке Айседора во время своих выступлений произносила революционные речи и устраивала в пролетарских кварталах вечера для коммунистически настроенной публики. Возможно, что политика тут была ни при чем. Ей хотелось быть ближе к Есенину, который принял революционные воззрения своей страны. Но все напрасно! Он продолжал себя вести точно так же, как в Европе.... Много пил. Его душевное состояние становилось все тяжелее.

Дункан тоже стала устраивать ему некрасивые сцены ревности Она приходила в бешенство от каждого его взгляда, мимолетно брошенного в направлении другой женщины. Айседора могла закатить жуткую сцену прямо на приеме или на вечеринке.

Пара Дункан – Есенин стала для пуританской Америки двадцатых годов «притчей во языцех».

Супруги вернулись в Париж, где жили брат Айседоры и ее лучшие друзья. Но сразу после их возвращения, парижская печать получила возможность сообщить о грандиозном скандале.

Айседора и Есенин жили в гостинице. Вернувшись туда ночью, пьяный Есенин, в состоянии полного беспамятства, начал бить все, что попадалось ему под руку и ругаться по-русски. С большим трудом полиция доставила его в участок. Когда на следущее утро Дункан уезжала из отеля, она произнесла: «Теперь все кончено!»

Но до конца их отношений было еще далеко. Они не могли жить вместе. И не могли существовать поврозь. Самая страшная, самая невыносимая форма любви, именуемая – страсть. Они разрушали друг друга, но не могли друг без друга обойтись.

После инцидента в Париже Дункан потребовала немедленного отъезда Есенина в Россию. Он, было, согласился и отправился в путь, но с бельгийской границы возвратился обратно – не смог перенести разлуки с Айседорой...

Они вернулись в Москву вместе. Сколько было сцен и объяснений, клятв, слез, мучительных примирений и снова ссор – не перечесть! Привезя поэта в Россию, она сказала на вокзале Шнейдеру по-немецки: «Вот, я привезла этого ребенка на его родину. Но у меня нет больше с ним ничего общего!»

Но.... Чувства были сильнее рассудка этой женщины. И они с Есениным поехали-таки вместе в подмосковное Литвиново, где отдыхала детская балетная школа Дункан, которую в ее отсутствие возглавила приемная дочь Айседоры – Ирма.

Несколько дней прошли в идиллии. На Пречистенку они вернулись в прекрасном настроении. Потом снова размолвка – и Есенин исчез. Ирма и доктор стали требовать немедленного отъезда Айседоры в Кисловодск, для того, чтобы она поправила здоровье. Обиженная на поэта, Дункан согласилась. Но мысль о том, что конец их отношений неизбежен, все еще была для нее мучительна...

Ирма, приемная дочь, проявила небывалую решительность, – она требовала, чтобы Айседора раз и навсегда перестала видеться с Есениным. Даже в том случае, если он вернется!

Есенин сумел снова проникнуть в дом. В результате между супругами состоялось очередное примирение.

В Москве все началось – в Москве все и закончилось... Айседора была умна. Она понимала, что настал конец этой истории. Но все же, не жила она рассудком, как уверяла в своих интервью.

Расставались долго и больно. Больно было обоим.

Вернее, больно было троим. Потому что в эту историю вмешалась еще одна страстная натура – Галина Бениславская, женщина, которая до безумия любила Сергея Есенина. Она, как я уже говорила, познакомилась с поэтом в 1920 году. И с тех пор не пропускала ни одного его выступления. Как женщина, она вовсе не волновала Есенина, но письма поэта к ней полны человеческой теплоты. Есенин высоко ценил Галину как друга, помощника. Потом, в «период Дункан», они с Бениславской виделись гораздо реже.

Когда же он вернулся из-за границы и практически ушел от Айседоры, то ему надо было искать место жительства. И Бениславская предложила пожить в ее квартире в Брюсовом переулке (улица Неждановой). Квартира была мало ухоженная, но светлая. Из окна видны Нескучный сад, полоса Воробьевых гор, вдалеке золотились купола Новодевичьего монастыря... Есенин видел, что Бениславская сходит по нему с ума, поэтому старался не часто ночевать тут. И поселил в этой квартире своих сестер, Катю и Шуру.

Но с каждым днем он ценил Галину все больше и больше. Она практически взяла на себя обязанности его секретаря, занималась приведением в порядок рукописей, рассылкой их по редакциям, следила, насколько аккуратно и правильно выплачивают ему гонорары. Она была очень необходима поэту в этот период. Он всегда говорил друзьям: «Галя – мой друг! Больше, чем друг! Галя – мой ангел-хранитель!» Галя следила за его питанием, вытаскивала из пивнушек, оберегала от ненужных гостей. Галя, пренебрегавшая прежде бытом, обустроила свою комнату так, чтобы Есенину было приятно здесь бывать и работать... Нетрудно догадаться, на что она надеялась!

Но сердце Есенина по-прежнему принадлежало Айседоре.

Айседора писала ему с курорта, звала приехать. Ответ Есенин сочинял вместе с Бениславской, под ее бдительным взором. Он написал танцовщице: «Я говорил еще в Париже, что в России уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же».

Бениславская посоветовала – если уж кончать отношения, то о любви не упоминать. Есенин послушал ее совета, отправив такую телеграмму: «Я люблю другую. Женат и счастлив.» Но это было неправдой. От Дункан снова пришла телеграмма. Айседора не могла утешиться без Сергея.

На этот раз ей ответила сама Галина Артуровна Бениславская: «Писем, телеграмм Есенину не шлите, он со мной, к Вам никогда не вернется...» Такие были слова в этой телеграмме. Айседора остроумно ответила – не ей, а самому поэту, что получила телеграмму, подписанную, очевидно, его прислугой. И снова попросила его приехать. Бениславскую она не принимала всерьез...

А вот Галина не чувствовала меры в своих отношениях с Есениным. Она настолько уверовала в свою необходимость, что перешла черту. Тем страшнее и неожиданнее был для нее удар – после расставания с Дункан Есенин женился на внучке Льва Толстого, Софье Толстой. Он переехал к ней в квартиру в Троицком переулке, на Остоженке (ныне – Померанцев переулок, № 3 ). Но это было позже...

Однако именно заботы Бениславской помогли Есенину пережить концовку тяжкого романа с Айседорой. Он отказался снова ехать с ней на Запад. Их отношения полностью исчерпали себя. И каждый чувствовал какое-то время неутешное опустошение.

Роман закончился. Поэт вступил в новый этап своей жизни. Но отзвуки их связи, как круги по воде, расходились еще долго-долго.

Какое-то время Дункан еще оставалась в России. Ей было, очевидно, необходимо все еще находиться в стране, где жил человек, которого она так страстно любила...

Когда Есенин попал в клинику неврозов, где пытался вылечиться от «душевных ран» и вновь обрести равновесие, Айседора встретилась в одной актерской компании с Августой Миклашевской. В то время поэт ухаживал за Августой Леонидовной, очень интересной внешне актрисой. А она колебалась, – ответить ли на его чувства?

Миклашевская так описывает свою встречу с Айседорой:

«Я впервые увидела Дункан близко. Это была очень крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я сама высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом, она поразила меня. На ней был прозрачный, бледно-зеленый хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями, на ногах – золотые сандалии и кружевные чулки. На голове – золотая чалма с разноцветными камнями. На плечах – не то плащ, не то ротонда, бархатная, зеленая. Не женщина, а какой-то театральный король.

Она смотрела на меня и говорила:

– Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты, цветы!.. – и вдруг сорвала с головы чалму.

Произвела впечатление на Миклашевскую, теперь можно бросить.

И чалма полетела в угол.

После этого она стала проще, оживленнее. На нее нельзя было обижаться: так она была обаятельна.

– Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш, и вдруг – первый раз запел про любоф – вам, нет, это мне!..

Болтала она много, пересыпая французские слова русскими и наоборот.

Уже давно пора было идти домой, но Дункан не хотела уходить. (Это была встреча Нового, 1924 года – Авт.) Стало светать. Потушили электричество. Серый, тусклый свет все изменил. Айседора сидела согнувшаяся, постаревшая и очень жалкая:

– Я не хочу уходить. Мне некуда уходить... У меня никого нет... Я одна...»

Она и вправду была одна. Одна в чужом городе. В чужой стране. Постаревшая. Расставшаяся со многими иллюзиями. Потерявшая вместе со страстью своей остатки былой молодости. Гениальная и никому не нужная...

Айседора летела в Европу, покидая страну, где ей так и не удалось стать счастливой. Аэроплан ее, из-за небольшой поломки, совершил вынужденную посадку возле одного из российских селений. К месту спуска на поле, покрытом тонкой пеленой снега, собрались местные крестьяне. Последний раз танцевала здесь Айседора перед русской публикой. Больше в России она никогда не была...

Брак же Есенина с Софьей Толстой – брак по расчету – расчета не выдержал. Поэт был откровенно недоволен женитьбой. Ему было скучно, тоскливо, неуютно в атмосфере этой чужой квартиры и в присутствии, в сущности, чужой ему женщины. Есенин Толстую не любил. Постоянно хотел бежать от нее. Впадал в страшные запои. 3 декабря 1925 года, он, сбежав из клиники, где лечился, зашел в квартиру Толстой, собрал свой чемодан и практически убежал из дому, ни с кем не простившись...

Это известие застало Дункан в Париже. «Она не произнесла ни одного слова», – вспоминал ее брат Раймонд. Но это не значит, что сердце Айседоры не вздрогнуло. Она не плакала потому, что в жизни ее и так было слишком много горестных потерь! Айседора не знала, что поэт, бывший некогда ее мужем и страстной любовью, встретил смерть в черном шелковом шарфе с красными маками, который подарила она ему еще тогда, в период их сумасбродного, бурного романа...

Галины Бениславской тоже не было на похоронах Есенина. После его смерти вернуться к новой жизни она так и не смогла. Все лучшее она видела только в прошлом, торопливо передавая бумаге сумбурные и страстные свои воспоминания о поэте и любви к нему. 3 декабря 1926 года она застрелилась на могиле Есенина, на Ваганьковском кладбище. «...Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина, – написала она в предсмертной записке, – ...но и ему, и мне это все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое...» Ее похоронили рядом с Есениным.

Айседора Дункан прожила после смерти поэта всего два года. В последнее время она перебралась в Ниццу. Здесь же она последний раз танцевала публично: незаконченную симфонию Шуберта, траурный марш из «Гибели богов» и «Смерть Изольды». Шла к закату ее блистательная карьера. Дункан старела.

В последний раз она пыталась «вспыхнуть», увидав молодого русского пианиста по фамилии Серов. То, что это был молодой русский, возможно, напоминало о страсти Айседоры к Есенину, сгоревшей дотла, но все еще мучавшей ее... Сердце танцовщицы забилось. И напрасно. Серов выбрал не ее, а некую американку. Когда он удалялся с ней, Айседора крикнула ему вслед, что покончит самоубийством... Умеренные страсти – не для людей незаурядных. А гениальная женщина хотела быть гениальной всегда и во всем! Ей нужны были великие чувства....

Но молодой русский пианист только вызывающе улыбнулся ей на прощание.

Тогда она пошла к морю. С распростертыми вверх руками она вошла воду. Она шла, погружаясь все глубже и глубже, словно хотела утопить в соленой гигантской чаше все свои слезы, все несчастья, разочарования, боль... Она чуть не утонула. Английский офицер вытащил ее из воды. Айседора усмехнулась горько: «Не правда ли, какая прекрасная сцена для фильма!»...

14 сентября 1927 года она, повинуясь внезапному импульсу, села в гоночную машину и обернула вокруг шеи длинный шарф, не заметив, что конец этого шарфа свешивается позади автомобиля. Когда машина двинулась, конец шарфа оказался запутанным в заднем колесе... Айседора была задушена... Машина еще долго тащила ее бездыханное тело.

Ее похоронили на кладбище Пер-Лашез. На одном из венков было написано: «От сердца России, которая оплакивает Айседору»...

Всю свою жизнь она посвятила искусству танца.

Всю свою жизнь она безумно влюблялась. В искусстве ей сопутствовали успех и слава, и, может быть, поэтому все романы кончались катастрофой?

Беспутная и великая, талантливая и роковая, Айседора Дункан была женщиной, оставившей большой след искусстве, в сердце Сергея Есенина и в памяти своих поклонников...

Один из самых известных пречистенских особняков, построен, возможно, самим Матвеем Казаковым в конце XVIII века. В середине прошлого столетия здесь прожил свои последние годы генерал Алексей Петрович Ермолов - герой Отечественной войны 1812 года, покоритель Кавказа. Он умер здесь же в 1861 году. В этом доме Генерала Ермолова навестил пленённый Шамиль, руководитель восстания на Кавказе. У них состоялась четырёхчасовая беседа, содержание которой так и осталось тайной.

Говорят, что изначально дом был построен для знаменитого врача Христиана Лодера, известного необычным методом лечения недугов: состоятельные люди прогуливались на свежем воздухе, слушали музыку и попивали минеральную воду из дорогого хрусталя. Проходящие зеваки стали звать их и самого врача «лодырями». Однако пожар 1812-го года погубил здание, и уже после войны на его месте появился двухэтажный особняк с характерным для московских построек строгим классическим фасадом.
Стены дома повидали немало именитых людей. При графине Орловой об особняке говорила вся Москва: каждый москвич, даже сам Александр I знали о шутихе «дуре Матрёшке», живущей в доме Орловых. В теплое время года, нарумяненная и разодетая в перья и старые платья графини, она сидела у решётки сада, разговаривала с прохожими и посылала им воздушные поцелуи.

Затем, в 1851 году особняк приобрёл герой Отечественной войны 1812 года, генерал Алексей Петрович Ермолов, который собрал здесь богатейшую библиотеку.

После А. П. Ермолова и до 1884 года владельцем был В. Д. Коншин, прославившийся в отличие от прежнего хозяина полным отсутствием книг. У него была лишь одна – описание коронации Александра II. При Коншине особняк полностью поменял свой облик: дом приобрёл современные черты рококо и барокко, фасад был украшен обильным декором с изображениями орлов, грифонов, львиных голов, дубовых и лавровых ветвей.
Затем дом принадлежал В. И. Фирсановой.

В 1900-х годах в доме поселился миллионер А. К. Ушков, владелец чайной фирмы «Губкин и Кузнецов», имевший плантации даже на Цейлоне. Его жена, балерина Александра Балашова, блистала на сцене Большого театра, поэтому специально для неё в доме был устроен балетный репетиционный зал с зеркальными стенами. При Ушковых особняк был полностью переделан и стал одним из самых роскошных в городе, однако потерял классические черты.
После революции семье Ушкова пришлось покинуть Россию, однако особняк пустовал недолго. В 1921 году в доме снова заиграла музыка - его хозяйкой стала американская балерина Айседора Дункан, открывшая здесь детскую хореографическую школу-студию. В 1921-1923 годах, перед отъездом за границу и после возвращения из поездки, в студии Дункан жил поэт С. А. Есенин, у которого был роман с Айседорой.

В 1999 году в здании была проведена реставрация, признанная победителем конкурса на лучшую реставрацию памятников архитектуры Москвы.

Объект культурного наследия федерального значения.

Пристройка с севера - современная.